Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Когда они добрались до Обертрессена, хлынул проливной дождь, не прекращавшийся несколько дней, все окрестности были залиты водой, пристройки к дому смыты потоком. Фрау Бернейс сбежала к друзьям в Рейхенгаль; Зигмунд и Марта нашли укрытие в Венеции. С детьми оставалась тетушка Минна. В Венеции Марта довольствовалась осмотром достопримечательностей по утрам и послеполуденным чтением на балконе «Каза Кирш». Зигмунд ходил из собора во Дворец дожей, из дворца – в галереи, любуясь полотнами Джорджоне, Тициана, Карпаччо. Когда они вернулись в Обертрессен, тетушка Минна изъявила желание прогуляться по окрестностям. Марта предложила, чтобы Зигмунд отвез ее на несколько дней в Унтерсберг и Гейльбрунн и завершил поездку визитом к фрау Бернейс. Распрощавшись с Минной, Зигмунд возвратился в Вену, чтобы установить надгробный камень на могиле отца. Выбирая рисунок, он раздумывал: «Родители не хотят быть мертвыми. Они живут с нами до нашей смерти. Не поэтому ли появилась мысль о тяжелых надгробных камнях – держать под землей мать и отца?»

В октябре открылся венский медицинский сезон, но на сей раз новых пациентов у доктора Зигмунда Фрейда не было, и это огорчало его. Приняв на бесплатное лечение двоих, он заметил Марте:

– Если я добавлю себя, то будет три бесплатных пациента.

Он понимал также, что летом сорил деньгами, заметив про себя: «Не следует дразнить богов и людей слишком частыми путешествиями. Кроме того, как психоаналитик, я должен знать, что тяга к поездкам вызвана неврозом. Как только решу некоторые свои проблемы, засяду за работу и не захочу ехать дальше китайского Калафати в Пратере».

6

Летний отпуск обогатил его интеллектуальной находкой, которой не было в его багаже перед отъездом. Шагая по мягким тропам Унтерсберга и по керамическим плиткам венецианских церквей, давая возможность глазам отдыхать на несметных оттенках зелени в густом лесу и на сочных красках итальянских художников, он вместе с тем все больше задумывался над обвинениями его пациенток в адрес отцов, допускающих порочные действия. Такие обвинения всегда удивляли его, и он принимал их скрепя сердце. Зигмунд спрашивал себя, почему в подобных случаях он не мог довести до конца анализ. Почему некоторые из наиболее отзывчивых пациенток начинают в какой–то момент уходить от ответов, хотя при этом симптомы болезни ослабляются? Его открытия убеждали, что подсознание не обладает «указателем реальности» и не способно отличать правду от «эмоциональной выдумки». В лекции, прочитанной в Обществе психиатрии и неврологии, и в публикации в «Обозрении» он допустил ошибочный поворот, теперь Зигмунд понимал это как теоретик и как врач–клиницист.

Первый подход к прорыву был достигнут благодаря пациентке, сорокадвухлетней замужней женщине, страдавшей бессонницей, которая нарушала ее эмоциональное состояние. Пациентка так и не подводила к пониманию, почему она не засыпает. Она ложилась в конце дня крайне усталой. Однако, едва успев коснуться головой подушки, начинала возвращаться в прошлое, вспоминала сцены из детства, расстраивавшие ее и вселявшие тревогу. Затем набегали слезы, и это заставляло ее ворочаться большую часть ночи в постели. Зигмунд заметил, что неспособность заснуть следует некоему установившемуся рисунку, а именно она вызвана не нежеланием сознания отойти ко сну, а тем, что, когда закрываются глаза и тело принимает горизонтальное положение, отключается цензор и это дает возможность материалу, накопленному в подсознании, просочиться в сознание, подобно тому как просачиваются почвенные воды.

У этой пациентки, как и у многих других, приходивших ранее, страхи провоцировались приглушенными эротическими желаниями, объектом которых выступал отец. Потребовались многие часы свободных ассоциаций, возвращавших ее к раннему детству, прежде чем она стала восстанавливать сцены, продиктованные половым влечением и ухаживанием.

Подобные откровения он выслушивал почти восемь лет. Но эта пациентка вела себя своеобразно: возвращаясь к прошлому своей жизни, она начинала описывать сцены с участием ее отца, а затем вдруг как бы отшатывалась с криком: «Нет, это было не так! Скорее было так…» И она рассказывала, спотыкаясь, другую половину интимных отношений, воскрешала в памяти дюжину невротических ситуаций, затем снова все отрицала и прерывала сеанс… чтобы явиться на следующий день и рассказать под совершенно иным углом о других фрагментарных сценах ее интимных отношений с отцом…

Зигмунд застонал так громко, что пораженная пациентка вышла из состояния полусна, открыла глаза, поморгала и спросила:

– В чем дело, господин доктор? Что случилось? Что я сказала? Что сделала?

Зигмунд спокойно ответил:

– Ничего, совсем ничего. Вы действуете правильно. Пожалуйста, продолжайте.

Когда женщина заговорила, он глубоко вздохнул; пошаливало сердце, и его подташнивало. Вздохнув так, что почувствовал боль под ребрами, он сказал про себя: «Я был введен в заблуждение! Мы имеем дело не с приставанием к ребенку! Мы имеем дело с фантазией! Имеем дело с тем, чего желали пациентки в раннем детстве». Фантазии закрепились; они удерживались все годы в подсознании как реальные сцены. Укрытые, тщательно отгороженные, Державшиеся вдали от взглядов взрослых, они сохранялись как живая сила, заставляющая страдать бессонницей бедную женщину, мечтавшую добиться со времени детства осуществления своих желаний по отношению к отцу. Почему он никогда не замечал этого? Почему он принимал за чистую монету то, что говорили расстроенные и эмоционально больные люди? Сказанное ими казалось правдивым; они не пытались лгать или обманывать. Они говорили правду, как она им представлялась, а он этого не понимал. Все это время он не сумел найти различие между реальностью и фантазией.

Он был прав в отношении детской сексуальности; она существовала, просто ее не были готовы принять, и он представил ее в ошибочном свете. Он ошибался, будучи правым в причинах. Крафт–Эбинг и Вагнер–Яурег были правы, отталкиваясь от ошибочных причин. С глубоким чувством облегчения он осознал, что по меньшей мере девяносто девять процентов сексуальных нарушений вообще не существовало; и все же его пациенты думали, что они есть, и становились больными, придерживаясь посылки, что они имели сексуальные интимные связи.

Он был так потрясен, что просил очередного и последнего пациента в тот день извинить его. Пациент согласился без сожаления. Когда он ушел, Зигмунд закрыл наружную дверь и стал просматривать досье, содержавшее данные о пациентах, приходивших с сексуальными воспоминаниями детства. Перечитывая записи, он ощущал такое сильное биение сердца, что в голову пришла мысль, как бы оно не взорвалось, подобно газовому баллону у некогда жившего здесь часовщика. В каждой записи имелись свидетельства о фантазии пациентов! Он вспомнил замечание доктора Бернгейма в Нанси: «Мы все – галлюцинирующие существа»; как мог он, Зигмунд Фрейд, знать, что склонность к галлюцинациям распространяется на прошлое вплоть до раннего детства и может действовать в зрелом возрасте? Человек с открытыми глазами должен был бы заметить нелепости, противоречия, непоследовательности. Почему он их не распознал?