Ольга Харламова - Под музыку русского слова

ПОТЕРЯННЫЙ МИР ГЕОРГИЯ ИВАНОВА!

В мир он прибыл любимым ребенком 29 октября 1894 года в поместье Студенки Ковенской губернии. Подрастающему сыну отец, генерал, подарил остров на одном из прудов поместья, выстроил крепость «Юрочкин форт», где, подобно Петру Первому, у мальчика было свое «потешное войско» из дворовых ребятишек и собственный флот — большой, на плаву, игрушечный крейсер. Безоблачное детство окончилось, когда отца не стало. Самостоятельная жизнь в Петербурге, обучение в Кадетском корпусе.

Именно там начал он писать стихи. В одном из ранних стихотворений пятнадцатилетнего юноши есть такие строки: «Когда светла осенняя тревога в румянце туч и шорохе листов, так сладостно и просто верить в Бога, в спокойный труд и свой домашний кров…», строки, обозначившие тему будущего большого русского поэта — Георгия Иванова.

Он оставляет кадетский корпус, занимается только литературой. Выпускает первые книги стихов, его поэзия обращает на себя внимание уже известных поэтов — Игоря Северянина, Николая Гумилева. Георгий Иванов становится членом «Цеха поэтов», встречает любовь всей своей жизни — поэтессу Ирину Одоевцеву. Счастливая пора!

Вновь с тобою рядом лежаЯ вдыхаю нежный запахТела, пахнущего моремИ миндальным молоком.Вновь с тобою радом лежаС легким головокруженьемЯ заглядываю в очиЗеленей морской воды.Влажные целую губы,Теплую целую кожу,И глаза мои ослеплиВ темном золоте волос.Словно я лежу, обласканРыжими лучами солнца,На морском песке, и ветерПахнет горьким миндалем.

Увы, счастье кончилось с приходом Первой мировой войны.

Замело тебя, счастье, снегами,Унесло на столетья назад,Затоптало тебя сапогамиОтступающих в вечность солдат.Только в сумраке Нового годаБелой музыки бьется крыло:— Я надежда, я жизнь, я свобода,Но снегами меня замело.

Январский день. На берегу НевыНесется ветер, разрушеньем вея.Где Олечка Судейкина, увы, Ахматова,Паллада, Саломея?Все, кто блистал в тринадцатом году,Лишь призраки на петербургском льду.

Сразу вслед за мировой катастрофой на Россию обрушивается «революционное цунами». В числе многих других, не принявших и не переживших на месте этой стихии, Георгий Иванов покидает Родину.

…И вот я принесен теченьемВ парижский пригород, сюда,Где мальчик огород копает,Гудят протяжно проводаИ робко первая звездаСквозь светлый сумрак проступает.

Эмиграция. Неожиданный скорый переход из одного мира в другой. Даже младенцу, появляющемуся на свет естественным путем, «скорые роды» могут принести непоправимый урон. Что же говорить о взрослой, вполне сложившейся творческой личности? Как быть, если тело продолжает жить, голова — мыслить, а все, что связано с сердцем и душой, осталось далеко за морем.

Балтийское море дымилосьИ словно рвалось на закат.Балтийское солнце садилосьЗа синий и дальний Кронштадт.И так широко освещалоТревожное море в дыму,Как будто еще обещалоКакое-то счастье ему.

Россия счастие. Россия свет.А может быть, России вовсе нет.И над Невой закат не догорал,И Пушкин на снегу не умирал,И нет ни Петербурга, ни Кремля —Одни снега, снега, поля, поля…

Как вы когда-то разборчивы были,О, дорогие мои!Водки не пили — ее не любили,Предпочитали Нюи…Стал нашим хлебом цианистый калий,Нашей водой — сулема.Что ж — притерпелись и попривыкали,Не посходили с ума.Даже напротив — в бессмысленно злобномМире — противимся злу:Ласково кружимся в вальсе загробномНа эмигрантском балу.

Не спится мне. Зажечь свечу?Да только спичек нет.Весь мир молчит. И я молчу.Смотрю на лунный свет…

О чем думает поэт-эмигрант Георгий Иванов? Как и все люди, о многом, о разном и, возможно, о той поре, которая безвозвратно ушла в прошлое.

Опять на площади ДворцовойБлестит колонна серебром.На гулкой мостовой торцовойМорозный иней лег ковром.Несутся сани за санями,От лошадей клубится пар,Под торопливыми шагамиЗвенит намерзший тротуар.Беспечный смех… Живые лица…Костров веселые огни…Прекрасна Невская столицаВ такие солнечные дни.Идешь и полной грудью дышишь,Спускаешься к Неве на ледИ ветра над собою слышишьШирокий солнечный полет.И сердце радостью трепещет,И жизнь по-новому светла,А в бледном небе ясно блещетАдмиралтейская игла.

Быть может, поэт размышляет об искусстве, о своем месте в поэзии:

В тишине вздохнула жаба,Из калитки вышла бабаВ ситцевом платке.Сердце бьется слабо, слабо,Будто вдалеке.В светлом небе пусто, пусто,Как вареная капустаКатится луна,И бессмысленность искусстваВся, насквозь, видна.

А что такое вдохновенье?Так, неожиданно, слегкаСияющее дуновеньеБожественного ветерка…

Как обидно — чудным даром,Божьим даром обладать,Зная, что растратишь даромЗолотую благодать.И не только зря растратишь,Жемчуг свиньям раздаря,Но еще к нему доплатишьЖизнь, погубленную зря.И вновь возвращается он к действительности:Ничего не вернуть. И зачем возвращать?Разучились любить, разучились прощать,Забывать никогда не научимся…Спит спокойно и сладко чужая страна.Море ровно шумит. Наступает веснаВ этом мире, в котором мы мучимся.

Ликование вечной блаженной весны,Упоительные соловьиные трелиИ магический блеск средиземной луныГоловокружительно мне надоели.Даже больше того, и совсем я не здесь,Не на юге, а в северной царской столице.Там остался я жить, настоящий, я весь,Эмигрантская быль          мне всего только снится —И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.…Зимний день. Петербург.          С Гумилевым вдвоемВдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,Мы спокойно, классически просто идем,Как попарно когда-то ходили поэты.

Теперь бы чуточку беспечности,Взглянуть на Павловск из окна.А рассуждения о вечности…Да и кому она нужна?

Что-то сбудется, что-то не сбудется…Перемелется все, позабудется…Но останется эта вот, рыжаяУ заборной калитки трава.…Если плещется где-то Нева,Если к вам долетают слова —Это вам говорю из Парижа яТо, что сам понимаю едва.

Здесь в лесах даже розы цветут,Даже пальмы растут, вот умора!Но как странно — во Франции тутЯ нигде не встречал мухомора.Может быть, просто климат не тот,Мало сосен, березок, болотца…Ну а может быть, он не растет,Потому что ему не растется?С той поры, с той далекой поры —…Чахлый ельник, Балтийское море,Тишина, пустота, комары,Чья-то кровь на кривом мухоморе…

Это постоянная боль — оторванность от своих корней. Даже Вторая мировая война не изменила настроения Георгия Иванова в отношении страны, покинутой им добровольно когда-то, но там продолжают жить и говорить на родном языке бывшие его соотечественники.