Людмила Бояджиева - Гумилев и другие мужчины «дикой девочки»

И без того не отличавшаяся веселостью, она стала похожа на монашку, готовящуюся к постригу. О депрессии тогда рассуждали мало. Говорили: «впала в меланхолию», «мается сплином».

Купив дешевых папирос, Анна надолго уходила к морю. Ветер уносил дым, трепал волосы. Но не осушал слезы — Анна не плакала. Уезжать совсем не хотелось. Будто здесь был дом, в который должен вернуться тот, кого всегда ждешь.

…Я с рыбаками дружбу водила.Под опрокинутой лодкой частоВо время ливня с ними сидела,Про море слушала, запоминала,Каждому слову тайно веря…

Глава 9

«Царица — иль, может быть, только капризный ребенок,

Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда…» Н.Г.

Шли последние дни севастопольских «каникул». Анна твердо решила, что в воскресенье уедет в Киев. Море еще теплое и невероятно ласковое. Вода возвращала память о той ночи. Но уже далекую, покрывшуюся патиной забвения — как память о древней херсонидке, поглощенной пучиной много веков назад.

Однажды, отдыхая от заплыва, она еще издали увидела элегантного господина в белом костюме, соломенной шляпе, направлявшегося к ней. Вдруг вскипела и тут же умерла радость. Другой. Неся портфель и шаря тросточкой в крупной гальке, мужчина крутил шеей в высоком воротнике, словно пытаясь освободиться от зловещей удавки.

— Николай! — Она поспешила выбросить папиросу, поднялась, замахала руками. — Сюда…

Прибыв в Севастополь, Гумилев поселился в гостинице. Он направлялся в Париж, кроме того, вез Анне в подарок написанную только что пьесу «Шут короля Батиньоля».

Отъезд Анны в Киев пришлось перенести. Две недели Николай провел возле нее, не очень-то замечая ее рассеянную отстраненность. Он всегда был слишком сосредоточен на себе, чтобы замечать такие пустяки. Сделать ему предстояло многое. Первое: получить наконец согласие на брак, второе: преподнести в качестве подарка к обручению посвященную Анне пьесу, третье: заманить с собой в Париж. Непростые задачи. Время шло — прогулки, разговоры о литературе и литераторах. Николай обладал удивительно точным литературным вкусом, а его знание поэзии удивляло опытных знатоков. Анна слушала механически. Но «лекции» Гумилева касались того, что больше всего на свете интересовало ее, — стихосложения. Память работала с точностью магнитофона — все это еще пригодится ей.

И вот — кончились приморские каникулы. Николаю пора уезжать. Последний вечер должен был решить все…

Они уселись у воды на выброшенную морем корягу. Прямо у горизонта тонуло солнце, посылая всему миру, словно благословение, розово-золотой веер лучей.

Анна выглядела настоящей морской девчонкой — косы, не успевавшие просыхать, пропахли морем, горбинка на носу блестела, как отполированное драгоценное дерево, кожа, вызолоченная загаром, светилась. Глаза на потемневшем лице стали совсем светлыми — серебряными, будто расплавленная тоска.

— Тебе идет печаль. Выглядишь стильно: туземный цвет кожи, лицо словно высечено из розового дерева. И эта гордая, неземной прелести фигура… — Он приглядывался к ней, не смея уловить нечто новое.

В белом парижском костюме последнего фасона — мятом и широком, в надвинутом на лоб соломенном канотье, Николай смотрелся странно рядом с этой растрепой.

Он приподнял рукав ее легкого, чуть не добела выгоревшего платья.

— Даже плечо загорело. Как это тебе удалось? Загорала «ню»? — Усмешка, похожая на ревность, мелькнула на его лице. Догадался?

— Вышло очень просто. Я выросла на море. Плаваю как рыба. Далеко, аж берега не видно. Лягу на воду и отдыхаю, потом верчусь волчком, взбивая пену так, что голова идет кругом, и не поймешь, где небо, где море… А эти светские клуши, — она кивнула на солярий для дам, приходящих из дач и санаториев, — принимают солнечные ванны в полных доспехах и чепчиках, потом зайдут в воду на три шага и приседают с кряканьем! Эта процедура называется «принятие морских ванн»!

— А как называется ваша процедура, Ундина?

— Свидание с морем! С пирса бросаюсь головой вниз, как в объятия, в столбе солнечных брызг. Полет — и рассекаю тугую ласковую воду… Если на камень попаду… Значит, так надо. Вытащат, похоронят.

— Что за глупые шутки! Я всегда знал: море — твое царство. Но выделывать такие штучки на людях… Мы не в шапито… — Он оглядел почти пустынный пляж. Две-три пары прогуливались по верхней тропинке. — На тебя же все смотрят, когда ты демонстрируешь свои трюки…

— Это не трюки… Это моя жизнь. — Анна вытерла рукой мокрый нос, из которого капала морская вода. — Я выросла на воде. Каждое лето — в море, каждый день — распухшие от воды глаза, и струйки воды из носа до ночи текут! По-моему, не слишком привлекательно! И кстати, никого это не интересует.

— Постой! А твой купальный костюм?

— Смеешься, Коля? Какой «костюм»? Вот это выгоревшее ситцевое платьице. Я прячу его после купания в камнях и переодеваюсь в сухое — вполне приличное. Благопристойно и строго. Разве не заметил?

— По… по… погодите! — Он побагровел. — Пгаваете в этих госкутах, натянутых на гогое тего?! — Пораженный открытием, Николай грассировал с удвоенным усердием.

— Нет, в корсете на китовом усе! — огрызнулась Анна. — И в шлеме из резины. — Она пересела подальше от шокированного кавалера, словно боясь замарать его костюм, и посмотрела с интересом: — Не пойму, Николай Степанович, вам Ундина нужна или светская курица? Хотите, покажу сейчас всем желающим «змейку»? Вы же знаете, я могу.

— Постойте… Что за чушь! Гордая женщина, моя царица — целомудренна и неприступна! Аристократки не плавают голыми! Не развлекает толпу акробатикой! — От волнения его высокий лоб покрылся крупными каплями пота. Губы дрожали. Казалось, еще мгновение — и он ударит ее.

— Прекрати рассуждать, как деревенский старик, — холодно остановила пыл жениха Анна. — Забыл, что на дворе двадцатый век? Женщины носят брюки и летают на аэропланах! Роденом восхищается весь мир!

Николай крепко сжал узкое запястье Анны.

— Не заговаривайте мне зубы эмансипацией. Говорите прямо: кто был у вас до меня? К таким распущенным девчонкам липнут почем зря!

— Да, я — приморская девчонка. И горжусь этим. Не понимаю только, почему вы выбрали именно меня? Вон сколько достойных дам загорают в полном облачении и никого не соблазняют ситцевым платьишком.

— Анна! — он вскочил, сжал кулаки, — довольно сказок. Вы должны наконец все мне рассказать!

— Может, хватит об этом? Нелепые разбирательства для нашего свободного века.