Александр Арефьев - Были и былички

"мудак". Наконец вспомнили, что, кроме восточных, мы ещё учили и английский с французским и испанским. И пошло… Придумывались целые фразы, ну например: "Chop is dish?" (как это на русское ухо звучит, сами разберётесь, а в переводе – "Отбивная – это блюдо"). А вот вам и целый диалог, якобы услышанный в баре ресторана:

Бармен:

– More dark? (т. е. "Вам пива потемнее?").

Посетитель:

– Some more dark! ("Хотелось бы немного потемнее…").

А вот и ещё один диалог, студенческий:

– А я знаю, как будет по-английски "блюдо мира"…

– Peace dish?

– Да нет, честно, знаю!

А вот ещё, что уж точно было – сам слышал от нашего студента, сопровождавшего в качестве переводчика английского профессора, приехавшего с ознакомительным визитом в МГУ. Когда его отвели на химфак, он после разговоров со студентами и преподавателями на ушко своему толмачу прошептал: "А почему все у вас говорят постоянно

"химфак"? Ведь правильно по-английски говорить "Fuck him!"…

А ещё помню, как арабист Виталик после очередного урока английского языка оповестил всех нас, что знает значение слова

"bond", и правильнее называть агента 007 Джеймсом Облигация. А вот эстонец Эрик Лааст из турецкой группы, знаменитой уже тогда выходками шумливого студента Жириновского, сообщил, что по-фински

Дед Мороз – Ёлопукки. Ходила по институту и такая байка. Якобы один первокурсник перевёл первые фразы учебника "How do you do?" и "It's all right" следующим образом: "Как вы это делаете?" и соответственно

"Да всё больше правой". И он же перевёл слово "merry-go-round"

(по-нашему карусель) как "Девушка Мэри пошла по кругу".

Вот с французским получилось посложнее. Как я не тужился, а нашёл только одно весёленькое словцо – "пистданволь" (piste d`envol), что означает взлётную полосу. Пытался куда-нибудь пристроить сову

(по-французски – "ибу"), но ничего не получилось. От досады я даже выругался по-французски – "Merde!" (по-нашему дерьмо). И тут же меня как будто озарило – да это же от нашего "смердеть". Но потом всё же пришлось себе признаться, что скорее наоборот – это наши заносчивые дворяне, оттолкнувшись от французского дерьма, сотворили слово

"смердеть", а потом и наших трудящихся крестьян стали называть смердами, намекая на запашок известного удобрения.

Зато узнал, как сказать по-немецки "Я хорошо сохранился" – "Их бляйбе зер гуд". Это сообщила мне заговорщицким шёпотом на ушко учившаяся на нашем курсе по обмену немка Ингрид. Преподаватель испанского, свой в доску парень с Кубы, соорудил что-то совсем невообразимое: "Трахе негро пара ми ниета", что означало всего-навсего "чёрное платье для моей внучки". Вдогонку на "ура" прошёл наш блин, который, как оказалось, звучит как "охуэла".

Внёс свой вклад и зашедший как-то на огонёк студент с соседнего филфака. Оказалось, что кое-что есть и в изучаемом им португальском.

Особенно запомнилось, как звучит фраза "Объесться блинчиками" -

"Пидарас охуелос". А случившийся тут же его дружок из шведской группы, как ни тужился, родил только каку, так будет по-шведски пирожное. Кстати, впоследствии этот любитель кулинарии с тал послом в Швеции.

А теперь переместимся напоследок на минутку в Азию, а конкретно в

СРВ, куда я загремел ещё до окончания института, на практику. В военное время во Вьетнаме наши многочисленные советники проживали в гостинице на окраине Ханоя. Отправляясь после ужина на обязательный тогда кинопросмотр или политинформацию в посольство и часто будучи чуть-чуть под хмельком, они таксисту-вьетнамцу в шутку говорили (в вольном изложении): "Давай, жми к такой-то матери!", что им воспринималось как название советского посольства и надолго закрепилось во вьетнамском языке в качестве такового.

Понимая буквально расхожую шутку наших спецов об умении пользоваться главными орудиями труда: молотом, зубилом и матюгом, – вьетнамцы в характеристиках на полном серьёзе отмечали это высокое мастерство наших людей. Вообще, русский мат широко вошел в те годы во вьетнамскую лексику, особенно у тех, кто общался с нашими технарями. Это вызывало постоянные нарекания наших партийных органов, особенно после того, как вьетнамский слесарь, вызванный в посольский особняк, по окончании работы вежливо сказал жене посла:

"Писец, мадам".

Вообще, зная иностранный язык, иногда и на родине услышишь то, что другие не слышат. Вот, к примеру сказать, уже в наши дни вознамерился я как-то прикупить пару простынь. Зашёл в магазинчик, вижу на выкладке набор постельного белья. На коробке написано "Sheet set", т. е. по-нашему "Комплект простынь". Теперь маленький экскурс в английский.

В этом языке есть пары слов, прописывающихся по-разному, а произносящихся почти одинаково. Разница лишь в протяжённости буквы

"е". Классический пример: "sheep" и "ship". В первом случае это овца, во втором – корабль. Аналогичная история со словами "Sheet" и

"shit", только первое – простыня, а второе, извините, говно. Теперь вы поймёте, что я услышал от девушки-продавщицы на просьбу показать комплект простынок. Она спросила: "Вам этот "шит сет?", что прозвучало как "Вам что, этот набор говна?".

Естественно, я не стал обвинять девушку в незнании иностранного языка, но, признаться, открывал коробочку с некоторой осторожностью.

Так что учите английский, чтоб не обмишуриться.

И в заключение, коли уж на то пошло, хочется напомнить студентам

70-ых прошлого столетия модную в то время игру. Перед лекцией собирали с желающих по рублику и создавали банк, который доставался крикнувшему громче всех "жопа". Учтите, что тогда это слово звучало намного более жёстко для уха, нежели чем теперь. Так вот запомнился одним облом в нашем институте. Случилось это на лекции по дипломатическому этикету, которую читал приглашённый из МГИМО довольно моложавый профессор. Когда началась игра, он и ухом не повёл, но когда она достигла крещендо, он сам громогласно прокричал

"Жопа!" и, ничтоже сумняшеся, отобрал банк у опешивших студиозусов.

Вы, наверное, как и я в свое время, думаете, что шапокляк – это та старушенция, что с крысой Лариской на поводке ходила и всякие каверзы добрым людям учиняла. А ведь это сложной конструкции цилиндр, что раньше на голове носили. Есть такой среди моих немногих семейных реликвий, и храню его как память об отчиме. А история шапокляка такова. Отец (хоть и неродной, но отчимом называть язык не поворачивается) с первых дней войны попал прямиком из питерского артиллерийского училища на фронт и со своим полком пятился под немецким натиском до своего родного Питера, где и окопался на

Пулковских высотах за Петергофом.

Выжил в ленинградскую блокаду да ещё и родственникам помог не загнуться в этом 900-дневном адовом молотилове, делясь из своего и без того скромного фронтового пайка. А как блокаду прорвали, потопал со своей пушчонкой на Запад, сменил профессию пушкаря на не менее нелегкий и опасный фронтовой труд военного разведчика и ко времени освобождения Берлина был уже, несмотря на молодые годы, майором.