Мария Вега - Ночной корабль: Стихотворения и письма

ПЕРЕУЛОК

Если в сердце моем уцелелиТемно-красный, с колонками, дом,У забора косматые елиДа сугробы в тумане седом,Если вылились в святочном воскеИ остались со мной навсегдаПереулок Николо-ПесковскийИ на куполе синем звезда, –Разве бедным стихом обозначу,Разве сделать живою смогуТу любовь, что не вижу иначе,Как цветком на московском снегу?

У любви простое имя: Вронский.Восемь кованых, спокойных букв.

Вдоль седых проспектов топот конский,Вдоль сановных зал холодный стукКаблуков и сабель… Лед и холод.Зеркала, и снова зеркала…

Детской брошью воротник заколот, –Сердце из коралла и стрела.

Полк. Парады. Тосты в честь Монарха.На сукне зеленом – туз червей.В дальней ложе – Анны черный бархат,Вопросительный изгиб бровей:«Любишь?..»Но в оркестре первым гудомВетер музыки задел смычки,И рука с фамильным изумрудомНервно обрывает лепестки.

Стройный силуэт в толпе потерян.Чуть блеснули кисти эполет.И с улыбкой желчною КаренинСмотрит счастью гибнущему вслед.Счастье петербургское туманно.Кто нашел в нем то, чего искал?..

Сломанною розой тонет АннаВ театральном омуте зеркал.

Старый дом, снегами ослепленный,Огоньками смутными дрожа,Ждет меня с тревогою влюбленной.

Над углом второго этажаЗябкий голубь бродит по карнизу,А метель кружит и дует снизуИ, в окно закидывая снег,Машет рукавом, велит навекУтонуть в ночи всему живому,Лечь в глухой, заиндевелый гроб,И пропасть приснившемуся дому,Провалиться с головой в сугроб.Но как дверь протяжно застонала,На площадку выплеснув тепло!Печь гудит огнем веселых дров.Тихо свитки свернутых ковровРазвернулись и, шурша, поплыли.Ни цветов для встречи, ни вина:В эту ночь квартира убранаВ седины тридцатилетний пыли.Тишина таится по углам,Час за часом ночь слепей и глуше.Сквозь полуистлевший, нежный хламОживают комнатные души.

Как вспорхнул из незабвенных рукОгонек в фарфоровой лампаде.Так лежит на золотом окладеМирный свет. И ласково вокруг,И тепло, и в запахе домашнем,Обретенном, дорогом, вчерашнем.Узнаешь себя, как в зеркалах.Дремлет мебель в ситцевых чехлах,Но, пока иду, пружина в кресле,Сердца стук в диванной глубинеЗакричать готовы: «Мы воскресли!»Из углов протянуты ко мне,Распахнув широкие объятья,Створки ширм, атласный пуховик,И листы веснушчатые книг,И в шкапу взволнованные платья…

Я ложусь в открытую постель,Отряхая нафталинный инейС одеял… В трубе ворчит метель,И тетрадь, в своей обложке синей,На столе, как прежде, как всегда.У окна отогнута портьера,И блестит морозная слюдаНа стекле… а там, в сугробах сквера,В переулке темный силуэт,Старший брат мой, Бронзовый Поэт.Ни о чем не помню и не плачу,Хорошо мне в люльке снеговой.Задевает вещи наудачуПо помолам верный ломовой.Тронул ключ… Который и откуда?От каких ларей его ключи?Сдунул пыль, и дрогнуло в ночиСеребро проснувшегося гуда.И звенит высокая струна.Ищет слов пронзительных она,Что сложить в разлуке не успела:Это вслух заплакал старый дом.Это лира, в ящике пустомТридцать лет дремавшая, – запела.

Бывают дни, когда такая тьма.Такая боль, такая в сердце жалость,Что непосильной кажется усталостьИ тишина, сводящая с ума.Ты входишь в свой оледенелый дом,Где всё навек теперь осиротело,А в кресле у окна, давно пустом,Еще живет знакомый оттиск тела.И перед креслом – (так закрытый гробВ слезах целуют) – молча, на колени,К обивке жесткой прижимая лобИ чувствуя на нем дыханье Тени.

Вся моя историяТак проста:Повстречала горе яУ моста.Горе полюбила я,Ну так что ж?

Он сказал мне: «Милая,Не уйдешь»

Звезды с неба падалиИли мы?Но об этом надо лиПеть псалмы?

Вся моя историяНеспроста:Обручилась горю яУ моста.

Ты входишь уверенноВ мой дом поутру.Иудино деревоДрожит на ветру.Цветенье прозрачноеИ ветер морской.Какой вы охваченыСмертельной тоской?Из праха мы созданыИ в прах влюблены.Лиловым и розовымДеревья пьяны.А пена у берега,Играя песком,Тридцатый серебреникЧеканит тайком.Тебе в оправданиеМолитв не ищу:Всё знаю заранееИ, зная, прощу.

Пусть отчалил пароход,Пусть идет за годом год,Без лица, без имени…Не забудь мне знак подать,Если будешь умирать, –Сердцем позови меня.

Ночь. Разлука. Волны. Грусть.Всё равно тебя дождусьТам, где было сказано:Там, где светит Водолей,Где моя душа с твоейНакрест перевязана.

Мой сад благоухал еще вчераСмолой, сосной и скошенной травою,Давно укоротились вечера,А он спешил упиться летом вдвое.

И верил в жизнь, не помня, что пораПеред концом поникнуть головою.Был ярок блеск прощального костра,Цветенье роз пронзительно-живое.

Но на заре, взметая пыль дорог,Из дальних туч донесся ветерок,Стволы задел, и листья полетели.

И вся в слезах, увидела душа.Что роза раздевалась не смеша.Готовясь к смерти, как дитя к постели.

Был странный день, когда свершились сроки.Когда раскрылась дверь сама собой,И пролились прошедшего уроки.Как сок плодов из чаши голубой.Чужих октав разрозненные строки.Двух скорбных лир немолчный перебой.Не вас ли я, захлебываясь мраком.Ждала всю жизнь? – Вы мне явились знаком.

Был темный день, и темный дождь в окне.Лохмотья туч и злой закат ненастный.Глазок свечи в недорогом винеСлезами истекал. Но спор двугласныйИскусства с сердцем, в тучах и огне.Двойная боль их переклички страстной.Двойной напев, то сложный, то простой.Меня стрелой пронзили золотой.

Которая из двух близка мне лира?Что петербургский мне навеял бред?Далекий гул из ледяного мира –Ломовиков, дворцовых ли карет –Ко мне летит? Но снежная ПальмираС несмелых струн легко сняла запрет,И я, в лучах не мне присущей славы,Сама берусь за важные октавы.

Поэт, поэт, тебя томит жараИ смольный дух костра на перекрестке.Угарные бледнеют вечераВ твоей Неве, и липнет пыль известкиК полам шинели. Мне давно пораУвлечь на театральные подмосткиИ освежить полночною игройТвои глаза, спаленные жарой.

Еще белы раскрытые страницы,Но задрожал пытливый карандаш.Мы с ним вдвоем среди ночной столицы.Где ждет меня прабабкин экипаж.Плеск голубей над статуей ФелицыВлюбленный слух угадывает наш,И этот шум, и шелковый, и дальний,Мне шум иной напомнил, – театральный.

Нам не прожить без выдуманных драм.Без вымысла насущного, без позы.Театр для нас – ежевечерний храм,Где Бог взрастил искусственные розы,И что ни ночь, причастные дарам.Мы познаем восторг метаморфозы.Когда спешим от правды отдохнуть,Себе создав по вкусу лик и суть.

Зима царит. Над сонной белизноюФонарных лун тронная ворожба.Мой Петербург! Бежит передо мноюТвоих оград чугунная резьба,Струится снег, шурша фатой сквозноюВдоль желтых стен, и с каждого столбаМетет пурга серебряные дани,Взвивает вверх и мне кидает сани.

Минуя сквер, где к памятнику льнетБездомных птиц нахохленная стая,Замедлил конь размашистый полет,И перед ним, а тумане вырастая.До самых глаз закованная в лед,Из белых волн и складок горностая.Блестя венцом меж дымных облаков,Встает Екатерина – сон веков.

А там, за ней, по ледяной панелиЗа тенью тень вдоль улиц потекли.Мелькнут бобры онегинской шинели,Волнистый шлейф расстелется вдали…Рои старух, ползущих еле-еле,Прошелестят… Для всех скорбей землиРаскрыт театр, восьмым волнуя часомТолпу теней, стремящуюся к кассам.

Ты говоришь с иронией, поэт:Не нов сюжет и тяжела оправа.О сцене петь большой заслуги нет, –Театров тьма налево и направо.Все города Европы, целый светДавно познал, как велика отраваИх колдовства, о нем не написавНи двадцати, ни тридцати октав.

Нет, на земле не всё одно и то же,Хотя везде рассыпаны равноОгни, смычки, и мишура, и ложи.У разных стран различное вино,Хоть две лозы румяным соком схожи,Нам в унисон пьянеть не суждено:В Европе ум, не омраченный бредом.Всегда тушил фантазию… обедом.

Но не хочу в сравнения играть.Ни поражать умы строфой колючей.По воле муз, поэту надо братьЛишь ту струну, что показалась лучшей.А для других скупа моя тетрадь.Немного слов подсказывает случай.И в эту ночь он вдохновенно радВзмахнуть крылом у театральных крат.

Как надо петь, как говорить об этом?..Стихи волной нахлынут и умчат!Над золотым, колеблющимся светомПлывет свечой медово-дымный чад.Сейчас начнут… И в воздухе нагретомИз створок лож последние звучатСлова и смех… Перед притихшей залойПолзет наверх тяжелый бархат алый.

Играли все в той снеговой стране.Играл актер, и вторил зритель каждый.Когда ушли, с котомкой на спине.В чужих краях, одной томимы жаждой.Играли мы комедию Во снеЛетели в рай, рассыпанный однажды.Как горсть золы, среди могильных плит.Играть всю жизнь нам русский рок велит.

В каком огне он нас пытал и плавил?Какой тоской любовно свел с ума?Не преступить его гранитных правил.Со лба не снять туманного клейма.Он в балаган, у рампы, нас поставил,И роль пришла для каждого сама.Не сняв личин, проходим сквозь эпохиМы, петербуржцы, Божьи скоморохи.

И ты, поэт, судья моих октав,Слепой орел в твоей промозглой клети,Откуда бред твой, и юродный нрав,И злой огонь, и все ужимки эти,И твой порок, пьянее всех отрав,И доброта, которой верят дети,И у икон молитвенная дрожь?Быть может, всё — лукавой маски ложь…

Вот ты встаешь, взъерошенный и странный,Так хрупко мал среди пятнистых книг.Незрячий глаз, беспомощно-туманный,Косит в очки, и острый профиль дик…А за тобой – бутылок рой стеклянный.Кто пил с тобой? Придуманный двойникСчитал гроши для нищенского пира:Пурпурный шут трагедии Шекспира.

А я – одна из неразумных дев,Тех, что летят на свет чужой лампадыИ, в дом войдя, на стул хромой присев,Глотку вина нечаянному рады,С ним вместе пьют чужую боль, и гнев,И в соли слез – мед творческой услады,Чтобы разжечь светильник чуткий свой,Безумной стать, но без конца живой.

Один, и два, и три вдали удара.Смычки взвились и разом пали ниц.В огнях свечей, в хмельной волне угара,Плывут черты преображенных лиц.Чем мы с тобой, печальный шут, не пара,Здесь, в ложе снов, в театре небылиц?Здесь тень твоя к моей прильнула тени,И мы вдвоем отражены на сцене.

И дальше мы отброшены, – в простор,В пески пустынь, в полярные туманы.Быть может, нас среди тибетских горБродячие встречают караваны,Быть может, мы своих стихов узорВплели в цветы, в созвездья и лианы,И в эту ночь над рампой склоненыВ театрах Ориона и Луны…

Последний акт приблизился к развязке.Убит король. Гремит церковный звон.Но мертвый встал и, не снимая маски.Отвесил нам изысканный поклон.Уже вдова, отплакав по указке,Допела до конца надгробный стон,И мертвецы, покинув поле брани,Идут домой под гром рукоплесканий.

Идем и мы. Со стороны взглянуть –Сошли с ума. Но мы еще играем.И не тобой, а мной проложен путьВ седой стране, где мы все камни знаем.Где петербургским ветром дышит грудь,И этот ветр на землю послан раем.Вдаль невских вод, в мерцание и сон.Для наших лир, поющих в унисон.

Опушены ампирные карнизыЛебяжьим пухом. У ворот дворцаКолонны спят, спеленутые в ризы.И белизне, и ночи нет конца.Горбатый мост. Канавка. Призрак Лизы.И Пиковая Дама у крыльца.А в высоте – так страшно и знакомо –Огонь в окне Юсуповского дома.

Там пировал мужик с лицом хлыста,Придворный маг, в атласах и сафьяне.Как роль трудна. Как будет смерть простаУ черной Мойки, в предрассветной рани.Они мертвы. Столовая пуста,Но у зеркал горят всё те же грани,И в них скользит за смутным ликом лик:Старуха… Лиза… Герман… и мужик…

И ангел-мальчик с полотна Серова,Бесполый паж, с коробкою румян…Ему в ту ночь принадлежало слово,И огненным восторгом обуян,Он меч занес, – но вдруг очнулся снова,От сладких вин и темной крови пьян,И понял: не ему играть злодея,Ни Борджиа, ни Дориана Грея.

Литейный спит. Спят черные орлы,Склонясь к венкам порфироносной саги.Спит Летний Сад… Из темной, вьюжной мглыЧуть бьют крылом невидимые флаги.Но сквозь сугробов пенные валыСледы саней, чертя на льду зигзаги,Бегут за мной, и каждый острый штрих,Взрезая лед, поет в стихах моих.

Куранты бьют. Медлительны и глухи,Удары замирают в облаках…Навстречу мне из стен выходят духи:Плащи, ботфорты, снег на париках…А вот и он, в надвинутом треухе,С шпицрутеном в протянутых руках, –Безумный Павел, бедный царь нерусский,Затянутый в мундир – для сцены – прусский.

Играли все в те дальние года,Играли все в том городе миража.Фантазии зеленая звезда,Куда ни посмотрю, одна и та же.Полет и срыв, и счастье, и беда,Минутных драм причудливая пряжаОт тронных зал до стойки в кабакеРазыгрывалась в творческой тоске.

И не она ль, крылатая, упалаВ альпийский снег, за тридевять земель,Как будто ей России было мало,И в итальянском небе крылась цель!Там рев слонов и трубы ГаннибалаЕще гремят сквозь горную метель,Там шалый генерал, в восторге диком,Слонам ответил петушиным криком.

Мой карандаш бежит. А ночь кругомУже не та, не наша, – дождевая.За каплей капля точит сонный дом,Вдоль мокрых стен журчать не уставая.Над отслужившим письменным столомСвеча горит и меркнет, чуть живая,И Петербург, стихи напевший мне,Свернувшись, лег в гравюру на стене.

Едва видна на миг оживших статуйВ гравюре пыльной призрачная рать.Из темноты, с улыбкой виноватой,Призналась муза, что пора ей спать.Утомлена октавою тридцатой,Закрыла я покорную тетрадь,Настал антракт. И зреющее словоПусть отдохнет до действия второго.

Действие второе