Марсель Брион - Моцарт

Этот Иоганн Шоберт был прелюбопытнейшей личностью, высоко ценимой тогда всей Францией, где тон задавали немецкие музыканты. Моцарты не чувствовали себя в Париже оторванными от своей среды, так как там жило множество немцев, и немецких музыкантов ценили выше, чем французских. Эккардт, Мейр, Хонауэр, Хохбруккер насаждали немецкий стиль, которому силились подражать французские инструменталисты, отдавая дань духу времени. Итальянцы царили в опере, немцы — на концертах. Леопольд Моцарт торжественно объявил своей жене, что «клавесинист Легран полностью отказался от своей прежней манеры в пользу нашей». Шоберт отнюдь не был злобным завистником, каким его описал Гримм. Он не только не омрачился успехом игравшей на клавире Наннерль, как коварно утверждает Мельхиор, но, наоборот, прилагал все силы к тому, чтобы публика познакомилась с детьми и оценила их игру. Именно по его рекомендации Вольфганг дал тот самый концерт у принца Конти, который обессмертил Оливье.

К тому же Шоберт был слишком значительным музыкантом, чтобы испытывать такие низменные чувства. Несмотря на свое положение придворного музыканта в доме знатного дворянина, он уже выказывал некоторые из черт, которые Гофман позднее придаст своему фантастическому герою капельмейстеру Иоганнесу Крейслеру. Он был вынужден исполнять и сочинять декоративную музыку для содержавшего его принца, но в силу своего характера был склонен к одиночеству и меланхолии, к которым его подталкивало также и своеобразие таланта. Музыковеды отмечали влияние Шоберта на маленького Моцарта и глубокое сродство между ними. Шоберт был страстным музыкантом, почти романтиком. Он обнаружил в ребенке такую же естественность и самобытность, какими отличался и сам, и всем своим авторитетом подчеркивал их, тогда как Вольфганг, слушая Шоберта, чувствовал то самое духовное родство, которое связывало его с этим своеобразным гением, заблудившимся в эпохе рококо. Шоберт ломал рамки традиционной музыки, придавая клавиру новый голос. Этот «щедрый, импульсивный, страстный темперамент, столь отличный от темперамента Леопольда Моцарта, поражал воображение семилетнего виртуоза и исподволь ориентировал его исполнительский талант, его композиторскую гениальность в действительно романтическом или, если угодно, предромантическом направлении, которое заявляет о себе уже с самых первых сочинений Вольфганга. Он не был безразличен и к последующему развитию маленького Моцарта, которому в самом начале карьеры привелось встретиться с этим щедрым характером, склонным к порывам, создателем совершенно нового стиля. Шоберт показал себя как исполненный благожелательства и рвения покровитель обоих зальцбургских юных дарований. Он никогда не питал иллюзий в отношении одаренности Наннерль, которая была не больше чем хорошей исполнительницей и никогда не стала бы ничем другим, но именно ему принадлежит великая заслуга, состоявшая в том, что, слушая первые композиции Вольфганга, он угадал божественный дар, которым был наделен этот толстощекий, приземистый озорной мальчишка, во всем еще совершенный младенец, уже обнаруживавший чистейший и высочайший гений, какого когда-либо порождала музыка.

Будущий барон Гримм, всеми силами старавшийся в то время добиться видного положения во французском интеллектуальном обществе и тем самым обеспечить себе прием во всех столицах европейской культуры, был полной противоположностью Шоберта. Один был чистый музыкант, другой интриган, почти авантюрист. В эпоху романтизма натуры а-ля Шоберт расцветали, тогда как ХVШ1 век стал бульоном культуры, в котором формировались некие своеобразные личности, наиболее яркими примерами которых являются Казанова, Калиостро, граф Сен-Жермен.

От рождения очень умный, очень культурный, очень тщеславный, Мельхиор Гримм приехал искать счастья в Париж, потому что столетиями именно здесь великие авантюристы пробовали свои крылья и устремлялись в полет. В эпоху распада общества эпохи рококо перед ними открывались все возможности «преуспеть». Приспособленцы с гибким позвоночником, послушно бравшиеся за любое дело и достаточно ловкие, чтобы ни у кого не возникало желания покопаться в нравственной подоплеке их деятельности, они поступали на службу к какому-нибудь важному лицу, которое в обмен на малопочтенные и сомнительные поручения в свою очередь «проталкивало» их в свет. Мельхиор Гримм получил должность секретаря герцога Орлеанского. Отлично сведущий во всем, что писалось во Франции и в Германии, он создал нечто вроде разведывательного агентства в области литературы и в других областях, с помощью которого оказывал герцогу большие услуги. Неплохой музыкант, он втирался в доверие к инструменталистам, хвалил или поносил, трудился над созданием одних репутаций и разрушением других. Люди восхищались живостью его ума, блеском остроумия. Едва узнав из письма одного франкфуртского банкира о прибытии в Париж детей Моцарта, которым тот дал рекомендации, он поспешил предложить им свою помощь и организовал для них приемы в домах особ, в которые был вхож сам. Леопольд был ему весьма признателен, не понимая, что, объявив себя «менеджером» юных виртуозов, Гримм извлекал из их успеха пользу для себя, по крайней мере моральную, таким образом укрепляя собственную репутацию. За пятнадцать лет жизни в Париже он настолько офранцузился, что требовались большие усилия для того, чтобы, вспомнив о его происхождении, не считать его самым парижским из французских писателей. Благодаря своему прагматическому характеру, склонный к рационализму, он угадал восходящую звезду энциклопедистов и примкнул к их группе. Так ему удалось приобрести репутацию современного мыслителя, просвещенного критика, и он издавал на потребу иностранных дворов, желавших быть в курсе всего происходившего во Франции, настоящий журнал, полный лукавства и глубокомысленных заметок.

Между людьми столь разных характеров не могло быть никакой симпатии. Гримм не любил Шоберта и радовался его неудачам. На все, что было серьезного и драматического в музыке этого выходца из Силезии, отзывалось ироническое эхо писем и статей Гримма. Он радовался свисткам, которыми зрители проводили одну из опер Шоберта, поставленную в Итальянской комедий, — Большая охота и браконьер. «Эта опера, — писал Гримм, — является его первым опытом в вокальной музыке. Этому музыканту известны эффекты, его гармония чиста и не лишена волшебства, но его идеи, как бы они ни были приятны, это — общие места… Г-н Шоберт зарабатывает много денег на своих пьесах для клавесина, и мне кажется, что ему следует держаться этого и впредь, отказавшись от поползновений писать для голоса». Сам того не ведая, Гримм разгадал то, что составляло самую суть характера и творчества Шоберта, когда писал, что тот «не лишен волшебства». Именно волшебная окраска музыки, уже почти романтическая, отличает этого музыканта от современников. Г-н Жан Витольд произносит по его поводу слова Sturm und Drang («Буря и натиск»), и это сказано очень точно. «Несомненно, именно в музыке Шоберта, — пишет он, — перед юным Моцартом раскрылась внутренняя сущность музыки, и это произошло благодаря страстной выразительности тем аллегро и вкусу к стремительным и неожиданным контрастам, с которыми наш великий музыкант не расставался всю жизнь… Влияние этого старшего было достаточно продолжительным, так что мы можем обнаружить в нескольких произведениях для фортепиано, сочиненных младшим собратом, и это продолжалось в течение нескольких лет». Шоберту была предопределена трагическая судьба, которая соответствовала фатальности его натуры. Этот человек, так драматично чувствовавший жизнь и искусство, умер в 1767 году, отравившись вместе с семьей грибами, собранными в сен-жерменском лесу и приготовленными им самим, несмотря на предостережения семейного повара.