Павел Яковенко - Харами

Нервический энтузиазм иссяк, и очень сильно хотелось жрать. Потому вкус гречки с мясом и каменных черных сухарей оставил далеко позади себя изящество и легкость всех ресторанных и даже домашних блюд вместе взятых. Черный сухарь просто истаивал во рту, волшебно, как легкое, нежное суфле. А уж мясо...

"Какого черта", - думал я, - "не елось мне этого чудесного продукта в прошлой, довоенной жизни". Вернусь в цивилизацию, куплю банку тушенки... Нет, лучше две... Нет, одну, но большую! М-м-м! И съем за один раз большой ложкой!".

Суп, который в лучшее время вылили бы повару за шиворот, а еще лучше утопили бы в нем, шел не просто на "ура", он шел как божественная амброзия. Существование приобретало какой-то упорядоченный смысл: во-первых, дожить до завтрака, во-вторых - дожить до обеда, в-третьих, дожить до ужина. Это было все, что, собственно говоря, нам нужно было знать.

Работы по строительству собственного жилья могли и подзатянуться, если бы местная природа не напомнила о себе, что шутки с нею плохи. В период ожидания скорого обеда все наши бойцы, я, и, конечно же, Вася, расселись на ящики с минами небольшим полукругом. Воспользовавшись моментом, Рац еще раз решил довести до личного состава порядок действий в случае общей тревоги. Он успел дойти до описания обязанностей водителей, когда почти мгновенно появившаяся как бы ниоткуда тучка при ярко светившем солнце разродилась таким дождем, как будто бы над нами опрокинули цистерну.

Ящики были накрыты плащ-палатками. Через минуту почти все наши минометчики уже сидели под этим укрытием, а я, посчитав ниже своего достоинства бегать и суетиться, стоял как олух под струями ледяной воды и громко матерился. В части изысканных выражений Вася отстал от меня не намного. Наш дуэт органично вписывался в шум ливня, который прекратился также внезапно, как и начался.

Промокнув до нитки, я со злорадным удовлетворением убедился, что быстрые, как тараканы, бойцы, промокли ничуть не меньше нашего.

Мокрый, и стучащий зубами Вася матом построил личный состав лицом к солнцу и заорал неожиданно высоким голосом:

-- Чтобы завтра к вечеру палаткоземлянки были готовы!

Алиев горестно вздохнул. Остальные промолчали, но по их мокрому и потерянному виду я почувствовал, что ответственностью задачи они прониклись.

Часть 3.

-- Едут! Едут! Вон они!

Честно говоря, мне ни черта не было видно никаких огней, о которых возбужденно трещали Вася Рац, Поленый, Логвиненко, и еще кто-то, кого в темноте я никак не мог разглядеть. Этой ночью караван чехов должен был пробираться в Грузию. По крайней мере, так об этом было сказано на вечернем совещании у Скруджа. Не слышал я и звуков, которые, по идее, транспорт все же должен был бы издавать. Ну не на воздушной же подушке они двигались?!

И все же, слыша возбужденный шепот товарищей, я ни на секунду не усомнился, что противник близок. Ну не могло же быть так, чтобы они все разом ошиблись! Значит, ошибаюсь я.

Рядом со мной пристроился Костенко. Он также пристально всматривался в темноту, и я, непонятно с чего, решил его подбодрить:

-- Ну что, бойцы, пора молиться...

Ей богу, я получил ответ, который перевернул многие из моих старых, ничего, оказывается, не имеющих общего с действительностью, представлений о человеческой психологии.

-- Что вы меня, товарищ лейтенант, пугаете? И так страшно...

Сказано было настолько искренне, что я даже и не усомнился в этом. Нет, не насмешка звучала в этом дрожащем голосе, а страх - неподдельный, не глумливый, самый настоящий страх. И это Костенко! Сержанта - зубодробила, о котором замученный Толя Романцев как-то сказал другу Алиеву: "Бей жида политрука, морда просит кирпича!". Оказывается, за всей этой внешней лихостью скрывался обыкновенный мальчишка, которому было страшно. Причем удивило меня не это, а то, что сам я никакого страха не испытывал, а чувствовал некое странное возбуждение. Так бывает, когда наступает какое-то событие, о котором часто слышишь, читаешь, даже смотришь по телевизору, но никогда переживать самому не приходилось.

Вчера полдня пытались пристрелять дорогу из минометов. Сказать, что это было просто - нельзя, сказать, что это было сложно - тоже. Потому что мы ее так и не пристреляли. Горы -с, господа! Горы - с!

Что главное для любого артиллериста? Отбросим все тонкости специальности, все тщательную подготовку стрельбы и квалификацию расчетов. Отбросим все. Оставим главное, без чего артиллерийский огонь бессмысленен, и столь же опасен как для противника, так и для собственных войск. Ладно, не буду томить.

Главное для артиллериста - зафиксировать разрыв. Дайте мне точку разрыва, и я переверну землю. Вести вполне действенный огонь можно даже с помощью обычного бинокля, без буссоли и даже таблицы стрельбы. Возможно, в конце концов, обойтись и без них. Но без зафиксированного разрыва вести огонь невозможно.

Буссоль-то, кстати, на нашем блоке была. Отметив в виде цели некую кошару, мы, пользуясь измерительной шкалой буссоли, вычислили приблизительное расстояние, по таблице стрельбы для горной местности произвели установки, и сержант Костенко, выдернув чеку, торжественно отправил мину в ствол. Миномет дернулся, и плита на несколько сантиметров углубилась в местную почву.

-- Ничего, - сказал Вася, - скоро утрамбуется, а там внизу камень. Так что все будет в порядке.

Грохот разрыва услышали все. А вот где он произошел, никто не увидел. Наши рожи вытянулись.

-- Черт! - сказал Вася, - упал, сука, на каком-нибудь обратном скате.

-- Так ведь дым должен быть? - я считал, что с логикой у меня все всегда было в порядке.

-- Ну так где же он? - очень ядовито спросил меня Рац, как будто это я был во всем виноват.

-- Да ладно, тебе, Вася. Давай сократим дистанцию.

Следующую мину мы запустили из расчета на двести метров ближе. Результат был аналогичен первому запуску. В течении двадцати минут мы сделали еще три выстрела. Место разрыва пыталось высмотреть уже человек тридцать - почти все офицеры, весь наш личный состав, и прибежавшие на необычное столпотворение темные личности из пехоты. Да что говорить, подтянулся сам Скрудж - и это было особенно неприятно, потому что довольно скоро он стал очень странно на нас с Васей посматривать.

На двадцать седьмой минуте стрельбы и шестом выстреле одна из мин упала на пристреливаемую дорогу, и это заметили все.

-- Стоп! - заорал Вася. - Установки для стрельбы не трогаем! Не трогаем - я говорю! Все отошли!

Вася отчаянно мне подмигивал, но вполне мог бы и не делать этого. Я не настолько туп, как кажусь некоторым. Я прекрасно понял, что седьмой наш выстрел уйдет в белый свет как в копеечку.