Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

Идею его создания Брики наверняка поддержали, а Маяковский ещё и напомнил о заказанной ему пьесе. И вот тут-то Мария Андреева и могла спросить у него:

– А в партии вы состоите? Нет? Почему?

Вопросы были явно поэту не по душе. Это видно из того, что написано в «Я сам»:

«Отчего не в партии? Коммунисты работали на фронтах. В искусстве и просвещении пока соглашатели. Меня б послали ловить рыбу в Астрахань».

Ловить рыбу в Астрахани Маяковскому, конечно же, очень не хотелось – у него были совсем другие планы и заботы. Их описал Бенгт Янгфельдт:

«Маяковский рисовал, они собирали грибы, а но вечерам играли в карты. <…> В перерывах между рисованием, собиранием грибов и игрой в карты Маяковский работал над пьесой „Мистерия-буфф“ – революционной феерией».

Аркадий Ваксберг:

«Маяковский работал, отвлекаясь только по вечерам, меняя письменный стол на картёжный. Лиля загорала и читала старые книги. Осип тоже читал, меланхолично наблюдая за тем, как разворачивается на его глазах весьма необычный роман. Там, в Левашове, Лиля и объявила ему, что чувства проверены, что теперь, наконец, она убедилась в своей „настоящей любви“ и, стало быть, Маяковскому она уже не просто товарищ и друг, а вроде как и жена. Осип принял к сведению то, в чём и так не сомневался, – все трое порешили остаться ближайшими друзьями и никогда не расставаться».

Иными словами, на всё события той поры, совершавшиеся в стране Советов (в том числе и весьма судьбонос-нейшие), Владимир Владимирович откликался сочинением пьесы.

Юрий Анненков по этому поводу потом заметил:

«Маяковский торопливо переодевался в официального барда марксистской революции».

Так ли это?

«Переодевался» ли Маяковский в большевистского «барда»?

И что принесла стране эта «марксистская революция»!

Большевистский террор

Летом 1918 года в Москву из Пензы приехал 21-летний Анатолий Борисович Мариенгоф, впоследствии написавший (в «Романе без вранья»):

«Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост<иница> «Метрополь») и был преисполнен необычайной гордости. Ещё бы: при входе на панели – матрос с винтовкой, за столиком в вестибюле выдаёт пропуска красногвардеец с браунингом, отбирают пропуска два красноармейца с пулемётными лентами через плечо».

С чего это вдруг брат его Борис («по-семейному Боб») оказался в столь престижной большевистской гостинице, автор «Романа без вранья» не сообщает. Но объяснение найти нетрудно – в одном «пломбированном вагоне» вместе с Ульяновым-Лениным в Россию из эмиграции возвращались Илья Давидович Мирингоф и его жена Мария Ефимовна, дядя и тётя Анатолия Мариенгофа. Борис, которого в семье звали Бобом, был их сыном. Поэтому не удивительно, что по рекомендации Бухарина, с которым Анатолий познакомился в том же «Доме Советов», он вскоре устроился работать в издательство ВЦИК, располагавшееся на углу Тверской и Моховой улиц Москвы. И вот однажды…

«Стоял тёплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши… Впереди несли стяг, на котором было написано:

МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА

Меня кто-то легонько тронул за плечо:

– Скажите, товарищ, могу я пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?

Передо мной стоял паренёк в светлой синей поддёвке. Под синей поддёвкой – белая шёлковая рубашка. Волосы волнистые, жёлтые, с золотым отблеском…

– Скажите товарищу Еремееву, что его спрашивает Сергей Есенин».

Константин Еремеев был видным большевиком: командовал отрядами Красной гвардии при штурме Зимнего дворца, потом возглавлял войска Петроградского военного округа, участвовал в формировании первых частей Красной армии, а во время мятежа левых эсеров руководил охраной Кремля и Большого театра, где проходил V Всероссийский съезд Советов.

Сергей Есенин постоянного местожительства в Москве не имел.

Молодая поэтесса Надежда Александровна Павлович писала:

«В 1918 году я была секретарём литературного отдела московского Пролеткульта, а Михаил Герасимов заведовал этим отделом. Жил он там же в бывшей ванной – большой, светлой комнате с декадентской росписью на стенах; ванну прикрыли досками, поставили письменный стол, сложили печурку.

Бывая в Пролеткульте, в эту комнату заходили к Герасимову Есенин, Клычков, Орешин, а Есенин иногда оставался ночевать».

Герасимов и Клычков с Орешиным тоже были поэтами. Жилплощадь у многих поэтов тогда просто отсутствовала. Но это не мешало им с энтузиазмом воспринимать действительность, о чём свидетельствует Надежда Павлович:

«Все мы были очень разными, но все мы были молодыми, искренними, пламенно и романтически принимали революцию – не жили, а летели, отдаваясь её вихрю. Споря о частностях, мы все сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несёт преображение (это было любимое слово Есенина) всему – и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе».

Так протекала жизнь в Москве.

А Петроград, неподалёку от которого (в посёлке Левашово) Владимир Маяковский сочинял свою «революционную феерию», продолжал превращаться в умирающий город. Борис Савинков писал:

«Пустые улицы, грязь, закрытые магазины, вооружённые ручными гранатами матросы и в особенности многочисленные немецкие офицеры, с видом победителей гулявшие по Невскому проспекту, свидетельствовали о том, что в городе царят "Советы и Апфельбаум-Зиновьев"».

Апфельбаум – фамилия матери Григория Зиновьева.

Но правившие Петроградом большевики смотрели на город с оптимизмом. Не случайно же 11 августа «Красная газета» опубликовала «Песню Коммуны», сочинённую любимцем Зиновьева Василием Князевым:

«Нас не сломит нужда,Не согнёт нас беда,Рок капризный не властен над нами,Никогда, никогда,Никогда! никогда!Коммунары не будут рабами!»

Стихи вскоре положили на музыку и «Песню» Князева стали распевать как гимн Северной Коммуны. Но мало кто из распевавших знал, что слова припева являются всего лишь слегка перелицованным текстом английского гимна:

«Никогда, никогда, никогдаангличане не будут рабами»

Впрочем, петроградцам в ту пору петь не особенно хотелось – слишком часто новая большевистская власть производила в городе аресты. По малейшему подозрению. А оказавшимся в застенках петроградского ЧК (ПЧК) было не до песен. Так, ещё 10 июля к чекистам Петрограда поступила бумага, в которой говорилось о том, что в Михайловском артиллерийском училище существует контрреволюционный заговор. И весь следующий день чекисты проводили там повальные обыски и аресты. В числе прочих был задержан и прапорщик Владимир Борисович Перельцвейг.