Дед Мавр - Александр Миронов
Сразу вспомнились и эти люди, и события, участником которых мне довелось быть. В самый разгар сплошной коллективизации минские полиграфисты направили на помощь беднякам-крестьянам Холопеничского района на Борисовщине бригаду из семерых рабочих и одного врача. С ними по поручению «Звязды» поехал и я. Слава о лесных Хололеничах ходила недобрая: бандитским районом называли их в начале двадцатых годов, кулацким — в конце двадцатых. Там и пришлось нашей бригаде сплачивать бедноту, поднимать ее на борьбу с кулачьем. Как проходила эта борьба, как организовывался и был создан первый в районе колхоз — обо всем этом я и рассказал в своем очерке. Но на страницах «Звязды» для него не нашлось места: оказался слишком большим. В редакции из всего написанного мною сделали заметку в полсотни строк. И тогда, не питая нм малейшей надежды на успех, я отнес весь очерк в журнал «Чырвоная Беларусь». Отнес, отдал, а месяца через два после этого уехал в Архангельск…
И вот — оказывается, напечатали!
— Чувствуешь разницу? — нарушил мои воспоминания Мавр.
— В чем?
— Не в чем, а между чем: статьей о французе и этим очерком. Там ты смог лишь пересказать конкретные факты. Сухо, отчетно, по-газетному. А в очерке и люди получились живыми, и твое авторское отношение к событиям ощущается в каждом абзаце. Только поэтому и похвалил его в редакции журнала, и посоветовал Михасю Чароту напечатать. Правда, пришлось немножко пройтись карандашом, почистить. Чарот — толковый редактор, возражать не стал.
— Значит, если бы не вы… — начал я.
Но Иван Михайлович строго остановил:
— Перестань! Не я, так другой подготовил бы рукопись. Не обо мне сейчас речь. И, повторяю, не о тебе. О людях, в первую очередь, о детях, школьниках, каким ты сам не очень давно был. Вот почему и говорю: записывай все интересное, иначе забудешь. Чтобы потом написать и очерки и, может быть, рассказы, нужные всем. О зверобойке не надо: слишком страшно, никакой экономической необходимостью такое смертоубийство не оправдаешь. А о суденышке с Мальдивских островов обязательно нужно. Только подумать: два иностранных парохода прошли мимо, а наш прервал рейс, чтобы помочь. Вот, брат ты мой, в чем истинное благородство советских людей. Напиши, а? Все ребята спасибо скажут!
Очень хотелось признаться, что скоро в Архангельске, в областном книжном издательстве, должна выйти в свет моя первая, совсем тоненькая книжечка очерков «Морские будни». Но удержался: должна выйти — еще не вышла, и незачем преждевременно хвастаться, трезвонить в колокола.
Выйдет, тогда и пришлю.
Захватив журнал со своей «Калгаснай вясной» и подарок «Матросу Сашке Миронову от боцмана Янки Мавра», я ушел, не зная, когда посчастливится увидеться вновь.
«Записывай,— не раз советовал он и в своих редких, всегда предельно лаконичных письмах.— Обязательно записывай хотя бы самое интересное, иначе потом захочешь вспомнить,— и не сможешь».
Я навсегда благодарен Ивану Михайловичу за этот настойчивый, мудрый совет. С тех пор и приучил себя вести записи. О чем?
Имена и фамилии, иногда кратенькие биографии и даже характеристики товарищей, с кем вместе доводилось переживать разное…
Названия кораблей, долготы и широты, где это разное, главным образом трудное, мы вместе переживали…
Детали и обстановку, в которую ввергала нас неласковая, а иногда и холодно-жестокая морская судьба…
Молодость щедра, беспечна и расточительна. Выбрался живым-здоровым из очередной передряги, руки-ноги целы, и ладно, стоит ли вспоминать о том, что скоро быльем порастет. А если не поленился, наскоро исписал карандашом две-три странички, пережитое и спустя долгие-долгие годы в памяти оживет.
Например, такое.
Взяв в Архангельском торговом порту полные трюмы груза для угольных копей в Грин-Гарбурге и Грумант Сити на Шпицбергене, мы отправились в Мурманск, где приняли на борт судна полторы сотни пассажиров - советских шахтеров, их жен и детей. Пароход «Товарищ Сталин» — лесовоз, сухогрузное, а не пассажирское судно. Поэтому палубной команде пришлось наскоро оборудовать жилые помещения для горняков в носовом твиндеке: сплошные ряды двухэтажных деревянных нар вдоль обоих бортов с длинным, сколоченным из выструганных досок, столом посередине. Случись это летом, ничего особенного в такой далекой от комфорта перевозке людей не было бы: двухсуточный переход по спокойному морю, под незаходящим полярным солнцем, и только. Гуляй, сколько хочешь, по носовой и кормовой палубе и спардеку, пользуйся корабельной библиотекой и кают-компанией, любуйся постоянно изменчивыми, всегда прекрасными видами необъятной морской шири. Чем не отдых? Но уже подходил к концу штормовой ноябрь, на севере наступила полярная ночь, метеорологические сводки предупреждали о приближении фронта сильных ветров. И капитан, Иван Куприянович Немчинов, а с ним и вся команда поневоле нервничали: успеем ли проскочить до наступления непогоды?
Однако иного выхода не было: ни в Архангельске, ни в Мурманске более приспособленного, с пассажирскими помещениями, судна не оказалось. Не ждать же Шпицбергенским угольным копям до будущей весны людского пополнения, шахтное оборудование, строительные материалы, лес для крепежа, а главное, полугодичный запас продуктов для многочисленного населения двух советских заполярных поселков…
Быть может, и успели бы проскочить, не случись внезапная, непредвиденная задержка: из Управления пароходства поступило распоряжение зайти в норвежский порт Тромсё, чтобы принять там не в переполненные трюмы, а хотя бы на палубу железные вагонетки и рельсы для подземной узкоколейки. Пока добирались извилистыми и узкими Северными Норвежскими шхерами до Тромсё, пока грузили закупленное на валюту громоздкое оборудование, а потом и надежно, по-штормовому крепили-найтовили его на палубе, прошло-пролетело еще трое суток.
И вот, наконец-то, в море.
Бискайский залив издавна стяжал горькую славу кладбища кораблей. А чем лучше самая северная оконечность Европейского материка, угрюмый скалистый мыс Норд-кап? Едва мы yспели отойти от него, как попали в такую круговерть взбесившихся волн и ураганного ветра, что сразу забыли о времени и счете пройденных миль. Ни неба над головой, ни моря вокруг — непроглядная, словно осатаневшая, мешанина! Минуты молчания, на которые радисты всех кораблей во всем Мировом океане прерывают любые, самые важные переговоры, превратились в сплошной, заполненный до предела писком «морзянок» зов на помощь.
Мы не выходили в эфир, не звали: бесполезно. Но и сами никому и ничем, даже ближайшим нашим соседям, не могли помочь: бессильны. Оставалась единственная, как чуть мерцающий в ночи огонек, надежда: может быть, проскочим, обойдется.
Не обошлось…
На самом подходе к горлу Айс-фиорда в кромешной мгле, пронизанной воющими шквалами снежного урагана, все судно, от клотика
