Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Если бы смогли современники хорошенько вдуматься в истинный смысл Блоковского создания, я уверен: большевики не пожалели бы пули и для самого автора этого изобличительного документа эпохи. Ну, а контрреволюция бы ему рукоплескала.

В действительности же всё получилось наоборот, как раз по причине всё того же непроглядного мрака, о котором написал поэт: «Не видать совсем друг друга за четыре за шага». По человеческому обыкновению, важнее оказалось не то, что ты делаешь, а с кем ты. А Блок был с большевиками. Более того, на предложенный ему анкетный вопрос: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» – ответил: «Может и обязана».

Однако большая часть из числа интеллигентов, знакомых с Блоком, думала иначе. Когда в феврале 1918-го «Двенадцать» были опубликованы, от поэта отвернулись многие и многие. Злословили. Не подавали руки. Ну, а сам Александр Александрович, явившийся поэтическим мессией Революции и Гражданской войны после «Двенадцати» и «Скифов» замолчал. Слово было сказано, дело сделано. Как бы исчерпав этим своё предназначение, Блок во всю оставшуюся жизнь ничего великого более не написал, а к стихотворной форме почти и не прикасался.

Маяковский, должно быть, ревнуя Александра Александровича к своей любимой теме, иронизировал, мол, Революция не для Блока, и он, попытавшись о ней написать, надорвал голос. Между тем, Маяковский тут весьма и весьма неправ и хочет отсудить у Блока неотъемлемое. Ибо сам Владимир Владимирович изначально находился внутри революционной стихии и посему не мог быть её провозвестником. У него своя, иная слава. Ну, а страшный, мучительный призыв: «Слушайте Революцию!» – принадлежит Блоку и только ему.

Исполнение Александром Александровичем своих стихов было полностью лишено каких-либо внешних эффектов. Сказывалось отсутствие в поэте и тени самохвальства, мол, вот оно, как есть, ничем не приукрашенное. Однако за его сдержанной холодностью чувствовалась и скрытая энергия, и страсть, и тончайшая благородная музыкальность.

Вот почему его чтение завораживало, гипнотизировало зал, повергая в такую тишину, среди которой и шёпот отдаётся громом небесным. Актёрам, пытавшимся подражать его манере, подобное не удавалось.

А вот свои «Двенадцать» читать не умел. Стоящие особняком в его творчестве, они требовали и подачи совсем иной – страстной, разухабистой, простонародной. Именно так читала «Двенадцать» жена поэта, отныне завершавшая исполнением поэмы большинство выступлений Блока. Он восхищался и считал, что Любовь Дмитриевна делает это безошибочно. Да и могло ли быть иначе, если для Александра Александровича в этом исполнении слились сразу четыре возлюбленные им и предавшие его стихии: женщина, поэзия, театр и революция.

3-го июля «Двенадцать» вышли книгой, но пока ещё в одном переплёте со «Скифами». Отдельным изданием они были выпущены лишь в конце 1918-го, причём, с великолепными иллюстрациями Анненкова. Первый тираж их составлял только 300 экземпляров, но затем по заказу Наркомпроса последовало издание с тиражом в 10000, по тому времени баснословным и свидетельствовавшим о возросшей популярности поэта.

Только теперь, после «Двенадцати» и «Скифов» к Блоку пришла настоящая широкая слава. По свидетельству современника: «Было в ней, разумеется, и нечто наносное, вульгарное. Намазанные девчонки в кошачьих горжетках под горностай приставали к прохожим: «Я – незнакомка. Хотите, покажу очарованную даль?»» В иллюзионах крутили душераздирающую мелодраму «Не подходите к ней с расспросами». Шансонье Вертинский с большим чувством и чуть слащавой приятностью в голосе мяукал песенки на Блоковские стихи. А когда Александр Александрович ввиду беспорядков, творящихся в городе, дежурил у ворот своего дома, какой-то насмешливый прохожий громко процитировал строки из его «Незнакомки»:

И каждый вечер в час назначенный(Иль это только снится мне?)…

Осенью 1918-го Горький основал издательство «Всемирная литература». А зимою в учёную коллегию издательства был приглашён Блок. Поэту поручили возглавить немецкий отдел. Первым, на ком Александр Александрович сосредоточил своё внимание и силы, был Генрих Гейне. К переводчикам, находившимся в распоряжении Блока, Александр Александрович был требователен и строг. Сказалось величайшее уважение к замечательному немецкому поэту и стремление достойно представить его русским читателям.

Впервые Горький и Блок встретились ещё в 1906 году на Башне Вячеслава Иванова. Близкого знакомства не последовало, но взаимное уважение присутствовало неизменно. Один из современников засвидетельствовал, к примеру, что в пору выхода Блоковских «Стихов о России», эта книга весьма долго не покидала рабочий стол Алексея Максимовича, и он не раз открывал её, чтобы процитировать ту или иную строфу.

Вполне определённо выразилось отношение к поэту и в письме Горького к одному из начинающих стихотворцев: «Блоку – верьте, это настоящий, волей Божьей поэт и человек бесстрашной искренности». А другому своему адресату он же написал: «В общем же Блок изумительно красив, как поэт и как личность. Завидно красив». Официальные отзывы великого пролетарского писателя о поэте звучали куда сдержаннее.

В издательстве «Всемирная литература» Александр Александрович общался с весьма многими писателями, привлечёнными Горьким к сотрудничеству. Но в творческих дискуссиях на Коллегии экспертов наиболее частым и даже непременным оппонентом Блока являлся Гумилёв. Их взгляды на литературное творчество постоянно расходились.

После очередных словопрений кто-то поинтересовался у Николая Степановича, почему он не выходит за рамки чрезвычайной почтительности и не возразит Блоку более резко и определённо? Гумилёв ответил: «А что бы я мог сделать? Вообразите, что вы разговариваете с живым Лермонтовым. Что могли бы вы ему сказать, о чём с ним спорить?»

Александр Александрович обращался к Гумилёву всегда подчёркнуто церемонно и, признавая за ним дарование, впрочем, какое-то «не русское» по своей природе, воспринимал его всё-таки несколько иронически. В воспоминаниях Евгении Фёдоровны Книпович, человека весьма близкого Блоку, дошли до нас некоторые его отзывы о Гумилёве: «Все люди в шляпе – он в цилиндре. Все едут во Францию, в Италию – он в Африку. И стихи такие, по-моему… в цилиндре».

Свои споры с Гумилёвым Блок подытожил и развил в статье «Без божества, без вдохновенья», предназначавшейся для «Литературной газеты», но при жизни автора так и не увидевшей свет.

Поскольку далеко не вся интеллигенция примкнула к большевикам, в молодом Советском государстве образовался огромный дефицит на творческих людей. А посему каждого «примкнувшего» власти старались использовать не на сто, а на тысячу процентов.