Счастливчик - Майкл Джей Фокс
Как бы там не казалось окружающим, но с парнишкой Билла и Филлис Фокс по имени Майк — Майкл — так или иначе всё должно было быть в порядке.
ОДНАЖДЫ ЛЕТОМ
Бернаби, Британская Колумбия, 1972–1979.
22 августа 1972 года я был в бассейне, когда услышал завывания сирен. Родители были на работе: отец служил диспетчером в полиции Ладнера, а мама работала бухгалтером на портовой фабрике по производству льда. Так что тот летний день был для меня пустым чеком, который я мог заполнить по своему усмотрению. Я мог во второй или третий раз сходить на «Завоевание планеты обезьян», а затем прокатиться до озера на своём новом велосипеде с гладким, как банан сиденьем и высоко задранными ручными тормозами. Но денёк был знойный, так что, дабы спастись от жары, я выбрал купание в бассейне. А позже подумывал напроситься к бабуле на обед.
Звук сирен раздался около полудня; помню, как заволновался, услышав их. Я выбрался из бассейна, схватил полотенце, пролез через ворота, перевязанные цепью с замком и забрался по лестнице в нашу квартиру на втором этаже.
Я едва успел обтереться и одеться, как зазвонил телефон. Мама сказала, что уйдёт с работы пораньше. У бабули случился сердечный приступ.
Бабуля стала первым человеком, с чьей смертью я столкнулся воочию. Это не то же самое, что смерть какого-нибудь актёра или американского политика — для меня бабуля была тем, кого я любил, чей голос, прикосновения, смех были для меня родными. О дедушке у меня остались поверхностные смутные воспоминания: я иду по тротуару вместе с худощавым приятным человеком в возрасте, держащим меня за руку. Когда он умер, мне было всего лишь три года. Теперь мне было одиннадцать, и смерть Наны стала для меня первым реальным опытом утраты. На протяжении какого-то времени (дней? недель? месяцев?), когда открывалась входная дверь, мне казалось, что сейчас войдёт бабуля. Меня посещали мысли, а не дойти ли до её квартиры, чтобы повидаться. Но хуже всего было в те моменты, когда я внезапно видел её то в супермаркете «Вулворт», то в окне проезжающего мимо автобуса. И когда осознавал это, мне становилось грустно.
Со временем я принял утрату. Закончил начальную школу и готовился к средней. Родители подготавливали экономический плацдарм в реалиях гражданского мира и начали закупать вещи для нашего собственного дома. Жизнь продолжалась.
Тем не менее и в последующие годы бабуля не переставала появляться в моей жизни. Где-то в глубине души я знал, что она считала меня замечательным парнем; она любила меня и понимала лучше, чем все остальные взрослые. Но тогда я ещё не осознавал, что она была моим оберегом, моим мостиком в мир взрослых, включая отца. И даже после её ухода её вера в меня продолжала поддерживать. Её убеждённость в том, что я был не таким, как все, и что с этим нужно считаться, была её посмертным наставлением, которого родители старались придерживаться, но порой с переменным успехом.
ХЛОПАЯ ОДНОЙ РУКОЙ
Бабуля была не единственным человеком, твёрдо убежденным, что меня ожидает светлое будущее. Я тоже так считал. Будучи ребёнком, я не оценивал успех в денежном или вещевом эквиваленте, поэтому как-то раз сказал родителям, что настанет день, когда я куплю каждому из них новую машину и большой дом, в котором мы будем жить все вместе. Они улыбнулись и покачали головами. Такое пренебрежительное отношение было вовсе им не к лицу. Убираясь в моей комнате после бесконечного спора о том, что я сам должен делать уборку, мама спросила:
— Неужели ты думаешь, что кто-то другой будет у тебя убираться до конца твоей жизни?
— Вообще-то… да. В смысле, я буду за это платить.
Я просто сказал то, в чём был убежден. Поэтому откровенно смутился, когда она взяла тряпку обеими руками и посмотрела на меня так, будто собирается намотать эту тряпку вокруг моей шеи.
Каким же образом я намеревался прийти к такой жизни? Как и большинство канадских детей я играл в хоккей с истовым рвением религиозного фанатика, и хоккей представлялся нам единственной дорожкой к славе и богатству. Будучи ребёнком, я постоянно получал тумаки (более двух дюжин швов, наложенных на лицо к тому времени как я стал подростком и куча выбитых зубов). Я до сих пор играю в хоккей. Сказать по правде, вряд ли я стал бы новым Бобби Орром[23] (Уэйн Гретцки в то время был ещё сопливым малышом), но никто не запрещал мне мечтать. Возможно, уверенность в себе была следствием того, что многие вещи давались мне с относительной лёгкостью. Школа — плёвое дело, особенно сочинения, — чем все взрослые (например, бабуля) были довольны. Уже в пять или шесть лет я сочинял длинные трёхэтажные поэмы о своих приключениях, как настоящих, так и выдуманных, а позже перешёл на рассказы, эссе и обзоры книг, удостоенные похвалы.
Были у меня и другие увлечения. В то время, когда я ещё не ходил в школу, отец, возвращаясь с командировок, привозил с собой подарки для всех детей; для меня почти всегда была большая книга с картинками. Позже он с изумлением находил, что книга была прочитана от корки до корки. Я брал лист бумаги, карандаш и перерисовывал картинки с точностью до мелочей. Так началась любовь к рисованию, включая карикатуры, которыми иногда восхищались мои друзья и родственники, но чаще обижались.
Также я был одержим музыкой. Мне суждено было стать одним из нескольких восьмилеток, которые пришли в восторг от того, что Эрик Клэптон и Стив Винвуд собрались и создали супергруппу «Блайнд Фэйт». Я упрашивал родителей купить гитару, и однажды на Рождество обнаружил под ёлкой блестящий клон «фендера» вместе с усилителем. Я учился играть, слушая пластинки брата.
Возможно, именно старания в этих увлечениях были теми особенностями, которые отмечала бабуля, а может и нет. Со своей стороны, могу сказать: я никогда не думал об успехе в какой-то отдельной области. В мире существовало множество интересных занятий, и в парочке из
