Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Народ в посольстве работал разный, некоторые не то что английского языка — даже русского не знали, чтобы общаться со своими коллегами. Стукалин помнит, что были у него два сотрудника, Телебалиев и Набиев, — фамилии их, как видите, не выветрились из головы до сих пор, такие были приметные ребята, — они закончили разные курсы, институты, академии, но по-русски говорили так, что их русский можно было принять за язык какого-нибудь племени мумбу-юмбу, а уж об урду или английском речь вообще не велась. Проходили эти ребята у посольских работников под одной фамилией: Теленабиев, и оба на эту сдвоенную фамилию отзывались — и смех, и грех, в общем.

Такова была тогда наша национальная политика: всем сестрам по серьгам, никого не обходить, не обижать, Шебаршин над такой политикой посмеивался, но говорить ничего не говорил — нельзя было. Стукалин тоже все хорошо понимал и также ничего не говорил.

Послом в Карачи в ту пору был уже Нестеренко Алексей Ефремович — кадровый дипломат, довольно суховатый, осторожный, умный — посол, кажется, тоже видел все и понимал, кажется, все.

Он, кстати, помог Шебаршину и с машиной. Передвигаться по Карачи, где температура на солнце порою зашкаливала за пятьдесят, без машины было просто невозможно. Да и сделать, имея машину, можно было раз в пять больше — ведь новому сотруднику резидентуры в Карачи и знакомства надо было заводить, и бывать в общественных местах, и участвовать в различных совещаниях, проводимых не только русскими, но и пакистанцами, и встречаться со старыми знакомыми — в общем, хлопот было много, полон рот…

И тогда по распоряжению Нестеренко представитель ССОД в Пакистане Лев Мухин (ныне уже не все знают, что ССОД — это Союз советских обществ дружбы, была когда-то такая неплохая организация) передал Шебаршину во временное пользование старый «москвичок» — хрипучий, с перекосившимися дверями, порванными сидениями и прохудившимся радиатором, из которого все время текла вода.

Каждое свое утро Шебаршин начинал с того, что заливал в радиатор ведро воды, иначе «москвичок» мог остановиться где-нибудь на оживленной улице с заклинившим мотором.

Вот что написал он в своем дневнике. «В отличие от прошлых лет, мне уже не приходится пользоваться ни ужасным местным такси, ни еще более ужасным моторикшей — трехколесным мотоциклом с задним сиденьем на двоих и пластмассовой крышей над головой. После пятнадцатиминутной поездки по летнему Карачи пассажир выглядит так, будто бы его полили из шланга».

Положением своим Шебаршин был доволен. Кстати, именно тогда он отметил, что, работая в посольстве, скрыть свою принадлежность к ведомству разведки бывает просто невозможно. Ведь площадь общения маленькая, многие знакомы еще по институту, и начинали, как это было у Шебаршина, вместе, на «чистом» дипломатическом поприще, — но потом пути их расходились.

Дипломат, перешедший в разведку, отправлялся на учебу — для большинства людей он просто-напросто исчезал. Затем появлялся вновь, и этого, как отметил Шебаршин, бывало вполне достаточно для того, чтобы наблюдательному однокурснику, с которым ты прежде целых шесть лет за одной партой протирал штаны, сделать правильный вывод.

Это раз. И два: в Карачи в посольстве на чердак резидентуры, в маленькие душные комнаты, которые никому не нравились, вели старые деревянные лестницы, поющие на все лады, ходить по ним незамеченным, неуслышанным было просто невозможно, — так вот, ходить туда могли только офицеры разведки…

Переписка резидентуры — штука секретная, до нее не допускался даже посол, готовить ее в общих посольских комнатах было запрещено, как запрещено было проводить совещания в общих комнатах. Поэтому и занимали сотрудники разведки особое положение во всяком посольстве. Но перегородок между разведчиками и дипломатами ни коем разе быть не должно… Именно тогда Шебаршин разработал некий этический кодекс разведчика, прежде всего, того разведчика, который работает под прикрытием, занимая в посольстве должность, допустим, второго секретаря, специалиста аппарата экономсоветника или старшего инженера в торговом представительстве.

Первое. Разведчик должен в полном объеме выполнять ту работу, которую обязан делать любой другой сотрудник, на чьем месте он находится, — причем, выполнять работу крайне доброкачественно. В общем, получалось, что разведчик обязан нести двойную нагрузку — и это надо было уметь делать. Хотя удавалось это не всем: «людей губит неорганизованность, несобранность, неумение отделить важное от пустяков».

Второе. Нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах, даже в критических ситуациях или в пьяном бреду разведчик не должен говорить о своем особом профессиональном положении. «Это тяжелый искус, особенно для молодого человека. Ему нельзя поддаваться. Скромность и неприметность — наши профессиональные качества, залог успеха». Далее Шебаршин отметил следующее, очень важное, на мой взгляд. «Было время, когда само название КГБ внушало людям страх. Те из нас, кто был амбициознее, хвастливее, использовали это для самоутверждения. Последствия этого недопустимого поведения служба ощущает до сих пор».

Третье. Ни в коем разе нельзя считать себя чужим человеком в посольстве, под крышей которого работаешь, нужно быть таким же, как все, и, если понадобится — помогать сотрудникам, не жалея ни сил, ни времени, ни самого себя. «Это по-человечески приятно и окупается сторицей», — написал Шебаршин.

И последнее, четвертое. Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что не вмешиваться в дела посольства, не наводить в них свой порядок, не соперничать с дипломатами, не ощущать себя выше их, не учить уму-разуму, не устанавливать какую-то параллельную власть, а помогать им…. Если же начинается нездоровое соперничество, то кончается оно почти всегда обычной склокой.

И все-таки, несмотря ни на что, мелкий конфликт между послом и резидентом в Карачи возник.

Все дело было в том, что здание посольстве было старым, очень старым, оно ветшало буквально на глазах, от стен отскакивали целые куски краски, похожие на большие картонные лохмотья, крошилась и ссыпалась прямо на головы лепнина, песок и известка также неприятным дождем падали с потолков. Здание требовало ремонта, и прежде всего, как ни странно, ремонта требовал кабинет посла.

Неприлично было послу сидеть в таком кабинете.

Тогда кто-то из хозяйственников решил обшить кабинет деревянными панелями. Нестеренко это дело одобрил, и закипела энергичная работа.

Но в дело вмешалась разведка — дала заключение о том, что кабинет с точки зрения безопасности (государственной, естественно, безопасности, поскольку американцы, работавшие в тесной сцепке с местными органами, все время искали возможность поставить где-нибудь подслушивающий «жучок», либо вообще целую систему, которая давала бы им возможность быть в курсе всего, о чем говорят в посольстве) реконструировать нельзя. Никак нельзя.