Потерянный и возвращенный мир. Маленькая книжка о большой памяти (сборник) - Александр Романович Лурия
Вот я иду за водой с ведрами, наливаю воду, несу и вдруг на ровном месте – бах, упал вместе с ведрами, да прямо навзничь. Хорошо, что головой не задел ни обо что, я ударился спиной, и ведро одно сразу прохудилось.
Но все же частенько я вдруг ударяюсь ведрами о какую-нибудь изгородь или о стенку правым краем или просто споткнусь от неровности местности. Всё же, когда я только что начинаю нести ведра с водой, я бодрствую, затем начинаю утомляться, начинаю нервничать все более и более. Ноги, руки дрожат, гудят, я делаюсь раздражительным, злым, хотя воду я пронес всего каких-нибудь сто метров, не более, так как я живу от колонки с водой по соседству».
И все это не только в работе: те мучения распавшегося пространства, раздробленного тела – в быту, в гимнастике, в игре… Он испытывает их всюду, каждый час, каждую минуту, и какой мучительной становится самая простая обычная жизнь.
«Я выхожу на середину комнаты и пробую делать какую-нибудь зарядочку. До ранения я помнил четыре вида вольных упражнений, которые я заучил еще в детстве – в пионерском лагере – под музыку. Но теперь я не могу их почему-то вспомнить, забыл совсем все четыре приема. И я просто начал делать сам разные движения: поднимать, опускать руки, садиться, вставать. Но мне было почему-то неприятно делать зарядку, так как быстро устаю, да и какая-то апатия ко всему накладывается на организм…
…Я пробовал играть в городки, но никак не мог попадать, куда нужно, разучился играть во что бы то ни было, при этом мешали глаза, мешала и сообразительность. Вот я бросаю палку, но она летит далеко не туда или куда-нибудь, только не в цель. То же самое получалось и с другими играми, когда я их уже вновь начал осознавать и воспринимать зрительно».
Весь мир стал раздроблен на части, все вещи стали непонятными, вся жизнь – сплошным пароксизмом поисков и мучений.
«Вот мне хочется надеть чистую рубашку, но я не знаю, где ее найти. Я пробую даже перерыть всю комнату, но не могу найти нужной мне рубашки. И я даже не пробую рыться в комнате, так как я все равно ничего не найду, что мне нужно. Я даже боюсь подходить к комоду или к другим вещам и предметам, находящимся в комнате. Я даже не знаю, что лежит в посудном столе, что лежит в комоде, что лежит под кроватью.
Все вещи и предметы стали для меня непонятными, особенно когда я их не вижу, я их не могу найти, словно я их не знаю. Когда мать ставит передо мной пищу, то я не знаю, как она называется, хотя уже знаю вообще, что это за пища».
Что же лежит в основе всех этих мучительных трудностей? Почему он промахивается, когда рубит дрова, почему он неправильно держит ложку, почему он не может сразу найти нужные вещи в комнате и принужден беспомощно блуждать по ней, мысленно нащупывая каждую вещь так, как человек с завязанными глазами на ощупь ориентируется в окружающем пространстве?
Что лежит в основе тех «странностей пространства», о которых он сам так часто говорит?
Он видит какую-нибудь вещь – в этом нет никаких затруднений. Он узнаёт ее, знает, для чего она, что с ней нужно делать. Это просто.
Но вот когда ему приходится ориентироваться в пространстве, различать правое от левого, схватывать взаимное расположение вещей – вот тогда всё меняется, и здесь он становится беспомощным, здесь возникают неразрешимые задачи.
Мы подошли к центральному дефекту, и сам он знает об этом и постоянно возвращается к этому.
«Странности пространства» появились рано – он впервые начал осознавать их еще в госпитале. Он выходит из палаты и не может найти пути назад. Коридор длинный. Куда идти – направо или налево?.. И что такое это «правое» и «левое»? Это было так просто; сейчас, после ранения, это полностью разрушено… Над этим приходится думать, это приходится решать, как сложную алгебраическую задачу, для которой надо подбирать какие-то опорные средства, а они еще неясны – где они?
И он возвращается к этому на многих страницах своего дневника.
«Но, когда я вышел из уборной, я забыл, куда мне нужно теперь идти, где моя комната. Но я все же пошел куда-то, подхрамывая, как вдруг ударился правой стороной о дверь, чего со мной никогда в жизни не случалось. Я даже разозлился почему-то, но все же удивился, почему же я ударился. Но все дело в том, что я забыл, куда мне сейчас идти, где моя комната и койка. Где же я нахожусь и где теперь находится моя палата? Я оглядываюсь кругом, смотрю во все стороны, но ничего не могу понять, где что находится, куда мне теперь идти…
Я повернулся в другую сторону и упал, забыв опять, по какому направлению мне идти теперь, хотя бы обратно в свою палату. А тут мне еще вспомнились вдруг слова “вправо”, “влево”, “назад”, “вперед”, “вверх”, “вниз”, и я никак не мог разобраться в этих словах, не мог почему-то понимать их на практике. Заодно мне вспомнились слова “юг”, “север”, “восток”, “запад”, и я еще хуже не мог понять, как два слова друг с другом связаны, т. е. я не мог понять: “юг и запад” по расположению своему рядом связаны или напротив – и даже забыл, как и с какой стороны находится юг или запад, и т. д. Но тут меня вдруг окликнули по имени, но я все же сначала пропустил мимо ушей этот оклик. При повторении же я начал оглядываться во все четыре стороны: кто же меня окликнул?.. И когда я оглядывался на все четыре стороны, то я увидел, что ко мне идет больной и машет мне рукой…
Я вышел погулять – и опять то же самое. Я забыл, где же наше здание… куда мне идти сейчас? Я смотрю на солнце, но не вспомню, куда же теперь должно двигаться солнце – влево или вправо? Я давно уже забыл, куда я шел и как я шел, хотя и недалеко прошел
