Потерянный и возвращенный мир. Маленькая книжка о большой памяти (сборник) - Александр Романович Лурия
“А теперь покажи мне свою спину!” – просит профессор. Странное дело, но я так и не мог показать свою спину профессору. Я уже знал, что слово “спина” относится к моему телу, но вот где она находится, эта часть тела, я почему-то не мог вспомнить или вовсе забыл про нее от ранения. Таких названий в своем теле, “забытых мною”, было немало…
То же самое повторяется, когда он говорит мне: “Лёва, покажи, где твой глаз”. И я опять долго думаю, что же означает слово “глаз”, и наконец вспоминаю значение слова “глаз”. То же самое повторяется со словом “нос”. Но он делает это со мной часто и уже требует: “Ну, покажи быстро: где твой нос? Где глаз? Где ухо?” Но от этого я только путал слова, вот эти три слова: нос, ухо, глаз, хотя без конца тренируюсь с ними. Я не мог почему-то быстро вспомнить то или иное слово, уже знакомое мне…
Он мне скажет: “Руки в боки!” А я стою и думаю, а что означают эти слова. Или он мне скажет: “По швам руки!” – и я опять все думаю или шепчу втихомолку: “…по швам руки… по швам руки… по швам руки… что это такое?”»
Иногда это приводит к совсем странным явлениям: он не только потерял обычные ощущения своего тела, он забыл, как пользоваться им.
Вот совсем раннее воспоминание об этом: оно относится к первым неделям после его ранения, ко времени пребывания его в госпитале где-то под Москвой.
Оно несколько необычно.
«Ночью я неожиданно проснулся и почувствовал какое-то давление в животе. Да, в животе что-то мешалось, но только мочиться мне не хотелось, но чего-то мне хотелось сделать, но что? Я никак не мог понять, а давление в животе все усиливалось. И я вдруг решил сходить “на двор”, но только долго догадывался, как же это нужно сделать. Я уже знал, что у меня есть отверстие для удаления из организма мочи, но требовалось что-то другое, другое отверстие давило мне живот, а я забыл, для чего оно нужно».
Что-то совсем странное проявлялось не только в этом. Очень скоро он обнаружил, что ему нужно снова учиться тому, что раньше было так обычно, так просто: поманить рукой, помахать рукой на прощание… Как это сделать?
«Я лежу на постели, мне нужна няня. Как позвать ее?.. Я вдруг вспомнил, что человека можно манить, и я пробую поманить няню к себе, то есть тихонько шевелю левой рукой то влево, то вправо. Но няня прошла мимо меня и не обратила никакого внимания на мою “мимику-жестикуляцию”. И я понял тогда, что я совсем забыл, как надо манить человека…
Оказывается, я просто забыл, как нужно делать жесты руками, как управлять мимикой, чтобы человек понял меня и догадался подойти ко мне».
Пространство
К «странностям тела» он скоро привык, и они стали беспокоить его только иногда, когда позднее начали появляться припадки.
Но появились другие странности, он назвал их «странностями пространства», и от них он уже не смог избавиться никогда.
К нему подходит врач и протягивает руку – он не знает, какую руку ему подать; он хочет сесть на стул и промахивается: стул стоит гораздо левее, чем это ему кажется; он начинает есть – вилка его не слушается и попадает мимо куска мяса; а ложка – с ложкой происходит что-то непонятное: она не хочет вести себя правильно, располагается ребром, и суп выливается из нее…
Это началось еще давно, в госпитале, продолжается и дальше и длится долгие, долгие годы…
«Узнав мое имя, врач сказал: “Ну, здравствуй, Лёва!” – и подает мне руку. А я никак не попаду своей рукой в его пальцы. Тогда он снова говорит мне: “Ну, здравствуй же, Лёва!” – и он снова подает мне свою руку. А я, как нарочно, позабыл про правую руку, которую в это время не видел, и подаю ему левую руку…
Я спохватился и начинаю подавать ему свою правую руку, но почему-то никак не могу правильно подать ему руку, и рука попадает ему только на один мой палец. Тогда он снова отрывает мою руку и снова говорит: “Ну, здравствуй еще раз!” – и он мне снова подает свою руку, и я снова неправильно с ним поздоровался.
Тогда он берет мою руку и показывает мне, как нужно правильно здороваться…
После ранения я иногда сразу не сажусь на стул, или на табуретку, или на диван. Я сначала посмотрю на него, а потом, когда начинаю усаживаться, вдруг еще раз хватаюсь за стул с некоторым испугом, боюсь, что я сажусь на пол.
…Иногда бывает и так, что я начинаю садиться и падаю на пол, потому что, оказывается, стул далеко не около меня».
Особенно мучительно эти «странности пространства» проявляются за столом.
Вот он садится за стол, хочет писать – карандаш не слушается его: он не знает, как его держать; он садится обедать, но как взять нож, вилку, как держать ложку?.. Нет, он действительно забыл самые простые навыки…
«Вот я держу в руках карандаш – и не знаю, что с ним делать, как с ним обращаться… Я разучился пользоваться, владеть им.
…Я пытаюсь ложкой поесть “первое”, но рука, ложка, рот не слушаются меня, промахиваются. Я медленно шевелю рукой, ложкой, тарелкой, обливаюсь, пачкаюсь… руку с ложкой подставляю к щеке, к носу, а в рот никак не попаду точно…
Я стал замечать также, что ложка как-то уродливо держится в моей руке; я никак не мог правильно есть ею, я ее вертел туда и сюда, стараясь узнать, как же правильно нужно держать ложку. Но я так и не мог узнать, отчего так ложка не слушается меня, когда я собираюсь есть пищу или уже ем ее…
Этот труд – есть пищу, двигать ложкой по тарелке и потом подносить ко рту, видя только кусочек пространства тарелки или ложки, которые не слушаются меня, – был просто мученическим для меня…
И странным было это дело для меня самого, что до сих пор не смог привыкнуть к своей ложке, вилке, тарелке. Я не мог удерживать равновесия подчас до сорока пяти градусов. А когда я закрою глаза, то я вообще не могу угадать,
