Сельма Лагерлёф - Морбакка

Она натянула поводья, направила Воронка в сторону пастбища и хлестнула его плеткой: дескать, давай прыгай через городьбу. Однако Воронок был из тех коней, у которых разума побольше, чем у человека, он не стал прыгать через городьбу, а вместо этого во весь опор припустил домой. Девушка, сидя высоко в дамском седле, вряд ли имела над своим скакуном большую власть и скоро поняла, что на сей раз нечего и пытаться принудить коня к послушанию. Воронок знал, чего хочет. Знал и что это за жеребец, которого она желала вызволить из воды.

А когда Лиса Майя очутилась на следующем гребне в темноте густого ельника, она тоже поняла, кого ей довелось увидеть.

Серебристо-серый жеребец с нековаными копытами и длинной гривой — она ведь много-много раз слыхала разговоры о нем. Это не кто-нибудь, а Водяной собственной персоной.

Дома в Морбакке она рассказала о своем приключении, и все согласились, что она впрямь видела Водяного и что ей и прочим обитателям усадьбы надобно остерегаться, ведь не иначе как кому-то из них суждено вскорости утонуть.

Однако ж в окрестностях Морбакки озер нет, а то место к западу от усадьбы, где некогда было озеро, вконец пересохло, даже от топей и болот следа не осталось. Речка, в старину широкая и опасная, и та обмелела и, если летом не случалось дождей, превращалась в обыкновенный ручеек.

А вот поди ж ты, в августе, когда ночи стали темными и над речкой и лугами стлался туман, случилось так, что один старик в потемках возвращался домой в Морбакку и шел как раз с западной стороны. Что уж он там повстречал или увидел в тумане, никому не ведомо, только той ночью он не воротился, нашли его наутро: утонул в речке, до того мелкой, что вода едва покрывала тело. Старик был поврежден в уме, и не сказать, чтобы о нем очень горевали, зато все теперь окончательно уверились, что Лиса Майя вправду видела Водяного. И если бы тем вечером последовала за ним в озеро, он бы беспощадно утащил ее с собой в бездонную пучину.

Полковой писарь

Вряд ли г‑жа Раклиц изменилась целиком и полностью, ведь старая экономка без устали твердила детям, какое счастье выпало мамзель Лисе Майе, когда она вышла за столь замечательного человека, как полковой писарь Даниэль Лагерлёф. Был он небогат, зато умен, добросердечен и честен. В нем она обрела именно ту опору, в которой нуждалась, чтобы сладить с жизнью.

Не пастор, конечно, но отец его, и дед, и прадед, и прапрадед были священниками, и все как один женились на пасторских дочерях, так что он состоял в родстве, считай, со всеми старинными пасторскими семействами в Вермланде. Таланта проповедника и оратора он от предков, увы, не унаследовал, а вот охота направлять и устраивать дела приходской паствы была у него в крови, и эмтервикский народ, поначалу невзлюбивший его за то, что он, женившись на пасторской дочке, нарушил заведенный порядок, — эмтервикский народ скоро привык препоручать ему все приходские дела.

Малыши очень удивлялись, слыша от экономки подобные разговоры. Они знали истории про своего дедушку, ходившие в народе. Он якобы превосходно играл на скрипке и, по крайней мере в молодости, страдал тяжелой меланхолией, отчего, не выдержав жизни дома, поневоле оставил родные пенаты.

Но старая экономка все это категорически отрицала. Не-ет, сущая напраслина, будто с полковым писарем что-то было не так! Не могла она взять в толк, кто внушил детям этакие бредни. Да, он, конечно, много разъезжал, но разъезжал-то всегда по необходимости, должность заставляла. Как полковому писарю ему надлежало раз в году объезжать весь Вермланд, чтобы стребовать военный налог. Вдобавок он не только исправлял должность полкового писаря, но еще и управлял Чюмсбергской фабрикой далеко у норвежской границы и, хочешь не хочешь, то и дело туда наведывался. И, наконец, в-третьих, он снискал столь добрую славу, что постоянно был нарасхват как попечитель и душеприказчик. Больше всего хлопот ему доставляла опека над г-жою Санделин, женой эйервикского судьи, которая унаследовала семь фабрик от их владельца Антонссона. Не один месяц он просидел на этих фабриках, расположенных к западу от Фрюкена, наводил порядок в тамошней неразберихе.

Но как только обстоятельства позволяли, он спешил домой в Морбакку, а случись иной раз приехать рано утром, доставал скрипку и, стоя под окном спальни, будил жену своею игрой.

Вот это — чистая правда, а что он надолго сбегал из дома и никто знать не знал, где он находится, так это народ выдумал, заметив, что в Морбакке постоянно заправляет хозяйка.

Мало-помалу детям изрядно надоело слушать, что дедушка их был, дескать, человек серьезный, трезвый, рассудочный. Тем не менее, они не могли не принимать слова старой экономки на веру.

Но вот как-то вечером родители уехали в гости. Горничная, которой велели их дожидаться, уговорила новую няньку Майю, что сменила Большую Кайсу, не ложиться спать и составить ей компанию.

Они затопили в детской изразцовую печь, сдвинули поближе красные ребячьи стульчики, уселись и завели разговор шепотом, чтобы не разбудить девочек, спавших в своих кроватках.

Вдруг дверь отворилась — на пороге стояла старая экономка. Забеспокоилась она, куда подевалась горничная, и искала ее по всему дому.

Экономка вошла в детскую и тоже устроилась подле печки. Все равно ведь не заснет, пока господа благополучно не вернутся домой.

И когда вся троица уютно расположилась у огня, служанки, пользуясь случаем, спросили у старой экономки совета в одном важном деле.

— Мы с Линой надумали сварить сонную кашу, — начала нянька Майя, — только вот не знаем, будет ли от нее прок.

Таким манером они соблазнили старую экономку рассказать о том, как все было, когда мамзель Лиса Майя Веннервик испекла сонный блинчик.

В последнее Рождество при жизни пастора Веннервика мамзель Лиса Майя решила развлечения ради испечь в новогодний вечер сонный блинчик. Было ей тогда семнадцать лет, а значит, пора и о замужестве подумать. Она смешала три ложки воды, три ложки муки и три ложки соли, выложила смесь на сковородку, испекла, съела сколько могла и легла спать. Да вот беда — заснуть оказалось трудно, жажда мучила из-за соленого блинчика, а пить перед сном, понятно, никак нельзя, запрещено.

Проснувшись утром, она вообще не помнила, снилось ли ей хоть что-нибудь. Но позднее, днем, выйдя на крыльцо, вдруг замерла как громом пораженная. Вспомнила, что ночью, во сне, стояла на этом самом месте. И когда стояла тут, подошли к ней двое незнакомцев, молодой и старый. И старый господин сказал, что он пробст Лагерлёф из Арвики, а пришел сюда со своим сыном спросить, не испытывает ли она жажды и не хочет ли выпить глоток воды.