Сельма Лагерлёф - Морбакка

Служанка в испуге отпрянула. Ведь г‑жа Раклиц говорила совсем не так, как обычно.

— Ступай за пасторской дочерью, — продолжала хозяйка, — приведи сюда Лису Майю! Она единственная имеет власть над нечистой силой.

— Так мамзель Лиса Майя уже легла, — сказала служанка.

— Ступай да попроси: пущай поспешает! — вмешался Дылда Бенгт. — Скажи, пасторшу, мол, по дороге ужасть как напужали!

Г‑жа Раклиц сидела в двуколке и дрожмя дрожала, пока падчерица, торопливо одевшись, не вышла на крыльцо.

— Ох, благослови тебя Господь! — Г‑жа Раклиц протянула к ней руки. — Сделай милость, помоги! Не таи обиду! Никогда больше я не стану дурно с тобой обращаться!

— Что случилось, маменька? — спросила пасторская дочка, подойдя к экипажу.

— Дай мне руку! — воскликнула мачеха. — Ох, милая, не подпускай их, а я вылезу из двуколки! Не дай им меня забрать! Тебе-то они ничего не сделают. Они в твоей власти.

Вылезши из двуколки, она бросилась падчерице на шею, повторяя:

— Не оставляй меня, не держи на меня зла! Выходи за кого хочешь, я слова не скажу.

— Призраков она встренула на дороге, — сказал Дылда Бенгт. — Все мелкие зверушки из преисподней высыпали. И она думает, они гонятся за ней, норовят утащить во Фрюкен.

Пасторская дочка обняла мачеху за плечи.

— Пойдем в дом, милая маменька! — сказала она. — Ты в Морбакке. Здесь, милая маменька, никакая нечистая сила тебя не достанет.

Г‑жа Раклиц была так напугана и потрясена, что пасторской дочке пришлось долго увещевать ее, как малое дитя, но в конце концов она отвела ее в спальню и уложила в постель. Однако пасторша Лису Майю от себя не отпустила, всю ночь, пока не рассвело, девушка сидела возле мачехи, держа ее за руку.

С той ночи г‑жа Раклиц больше не осмеливалась плохо обращаться с падчерицей. Никогда уже она не была прежней, в основном сидела у себя в комнате, целиком предоставив заниматься хозяйством Лисе Майе. Помогала, конечно, когда перед праздником или визитом гостей прибавлялось хлопот, но помогала только в доме.

Таким образом она дожила аж до 1835 года. Трудно сказать, подружилась ли она с падчерицей по-настоящему, однако когда Лиса Майя в конце концов вышла замуж и в доме появились малыши, она очень их полюбила. Каждый день они приходили к ней в западную комнатку поздороваться. Еще г‑жа Раклиц любила кофе. Почти всегда в изразцовой печи горел огонь, чтобы можно было сварить кофейку.

Она часто угощала малышей кофейком, но их маменька считала, что детям это не на пользу. И попросту запретила им угощаться у бабушки кофе.

На другой день две младшенькие, Нана и Ловиса, по обыкновению наведались в западную комнатку, а когда вернулись оттуда, от обеих издалека пахло кофе.

— Ну, чем вас бабушка нынче потчевала? — спросила маменька.

— Кашей, мамочка, — без малейшего колебания хором отвечали девчушки.

— А в чем же сварили кашу? — продолжала маменька.

— В кофейнике, мамочка, — нисколько не раздумывая, ответили девчушки.

Маленькие глупышки ответили так мило и простодушно, что маменька невольно расхохоталась.

Водяной

Южнее Морбакки природа куда краше и разнообразнее, нежели в северной части прихода.

Там Фрюкен одну за другой образует узкие глубокие бухты, и в конце каждой — луга с плодородной почвой, лиственные леса, а зачастую три-четыре живописные старинные крестьянские усадьбы. Между бухтами расположены мысы, скалистые, поросшие лесом и до того негостеприимные и дикие, что никому в голову не приходило раскорчевывать их под посевы или строить дома.

Однажды летом Лиса Майя Веннервик верхом на лошади отправилась к Бёссвику, самой южной из фрюкенских бухт, решила заказать вкусных груш, которые вызревали в затишье под сенью холмов. Тамошний народ встретил ее радушно, пришлось погостить в нескольких усадьбах, так что в обратный путь она пустилась довольно поздно.

Впрочем, хоть и была одна, она не боялась, ночи-то летом светлые. Ехала себе не спеша, потому что ночь выдалась волшебно-прекрасная, и девушка от души ею наслаждалась. То она оказывалась высоко на холмистом гребне, в лесной чаще, где царил такой мрак, что ей чудилось, будто из дебрей, не ровен час, выскочат разбойники или медведи и стащат ее с коня. То спускалась в светлые долины с росистыми лугами, прелестными березовыми рощами и искристыми белыми озерками. Закатные краски в небе еще не совсем угасли, и озеро отражало их багряную игру. Никогда Лиса Майя не видела ничего чудеснее этой летней ночи.

Возле одной из бухт пасся на прибрежном лугу большой красивый жеребец. Весь серый в яблоках, грива длинная, чуть не до земли, хвост тоже до самой земли и пышный, ровно ржаной сноп. Круп широкий, холка высокая, глаза ясные, ноги стройные, голова маленькая. Белые копыта взблескивали серебром, когда конь поднимал ноги из травы. Неподкованный, и на теле ни следа от хомута или сбруи.

Лиса Майя тихонько спустилась вниз по склону и шагом направила Воронка к лугу, где щипал траву серый в яблоках. Они подошли совсем близко — разделяла их только городьба. Лиса Майя могла бы протянуть руку и погладить жеребца по крупу.

До сих пор он не обращал на них внимания. Но теперь поднял голову и посмотрел на молодую девушку.

А Лиса Майя Веннервик была так хороша собой, что, когда она ездила верхом, парни бросали топоры, косы или другой какой инструмент, который держали в руках, и спешили к дороге, торчали там возле городьбы, пока девушка не проскачет мимо.

И представьте себе: когда красавец-жеребец поднял на нее глаза, ей почудилось, что взгляд его полон восхищения, точь-в-точь как у крестьянских парней, что стояли возле придорожной городьбы!

Мгновение он смотрел на нее, потом резко поворотился и галопом устремился прочь, только грива взметнулась вверх да хвост развевался. Промчался через весь луг и, к ужасу девушки, на полном скаку ринулся прямо в озеро. Дно у бухты было отлогое, и, когда жеребец поскакал по воде, брызги стояли вокруг него, словно пена вокруг водопада. И вдруг он исчез.

Лиса Майя подумала, что, наверно, случилась беда и конь тонет, в бешеной своей скачке внезапно угодив на глубину. Секунду она подождала — может, он выплывет на поверхность, но жеребец не появился. Озеро лежало гладкое как зеркало.

Тут Лисе Майе отчаянно захотелось подскакать к воде и, если возможно, спасти чудесное животное от смерти. Как это сделать, она не знала, но более красивого коня она в жизни не видела и не могла спокойно оставаться на дороге, палец о палец не ударив, чтобы ему помочь.

Она натянула поводья, направила Воронка в сторону пастбища и хлестнула его плеткой: дескать, давай прыгай через городьбу. Однако Воронок был из тех коней, у которых разума побольше, чем у человека, он не стал прыгать через городьбу, а вместо этого во весь опор припустил домой. Девушка, сидя высоко в дамском седле, вряд ли имела над своим скакуном большую власть и скоро поняла, что на сей раз нечего и пытаться принудить коня к послушанию. Воронок знал, чего хочет. Знал и что это за жеребец, которого она желала вызволить из воды.