Ефрем Филофейский - Моя жизнь со Старцем Иосифом

Каждую ночь мы совершали бдение. Молитва длилась часами. Это было нашим уставом. Сидя, кто на скамеечке, кто на земле, мы вдыхали и выдыхали Имя Христово. Мы подвизались изо всех наших сил. Старец требовал, чтобы мы подвизались до крови против сна и нечистых помыслов. Сам он совершал бдение во тьме своей келлии с неразлучным спутником — непрестанной умной молитвой.

Что бы ни случалось, ко всему Старец подходил с мужеством и рассуждением. В обучении бдению и чистоте мы, его послушники, должны были получать только отличные оценки. Он не допускал снисхождения и не позволял нам пропускать бдение, несмотря на все трудности нашей жизни. Часто летом мы не могли заснуть, потому что все вокруг было раскалено от жары. Мы были уставшими, вспотевшими, но Старец вечером говорил: «Бдение у тебя будет. Уставший ли, сонный ли, но ты должен быть на своем посту». Мы были мертвыми от усталости и часто нам совсем не удавалось поспать, но заходило солнце — и мы были на ногах, без разговоров. И затем, ночью — борьба со сном. Эта борьба была нашим частым гостем.

Сон борол нас очень сильно, особенно меня поначалу, из-за влажности в келлии и, конечно, из-за того, что мы старались спать как можно меньше. Но, по благодати Божией, мы боролись со сном доблестно. Мы истязали свои спины ударами палок, ударами о стены с единственной целью — не задремать, не заснуть на бдении и не потерять пользу от него.

* * *

Итак, я поднимался вечером на бдение. Я не чувствовал себя отдохнувшим после дневных трудов. Прежде чем удавалось заснуть на жаре, проходило много времени. Я постоянно следил за часами, чтобы вовремя проснуться и пойти к Старцу готовить кофе. Ведь если я не пойду, он останется без кофе. Я поднимался, чтобы идти к нему. Но сон был так силен, так меня борол, я испытывал такое помрачение, что, проснувшись, сидел как идиот. Бывало, я ловил себя на вопросе: «Который теперь час? Что я делаю? Где я?» Глаза смыкались. «Ну, вставай же! Нужно сделать Старцу кофе. Что ты сидишь?» Таким усталым и одурелым я просыпался.

— Старче, что мне с этим делать? — спрашивал я его накануне.

— Подвизайся в этом, не отступай. Выходи во двор, бейся о скалы. Не спи, хотя бы ты ничего и не соображал. Только воюй со сном. Бог увидит твой труд. Не думай, что ты сам сможешь что-то сделать.

Я садился, чтобы творить молитву. Меня начинало клонить в сон. Я поднимался, брал четки, выходил во двор. Если бы я остался в келлии — все бы пропало, сон бы меня одолел. А если холод, дождь, мороз? Во двор с браунингом! Так называл Старец четки-трехсотницу.

Из-за бдений в морозные зимние ночи я не чувствовал ног от самого пояса, как, говорят, бывало при обморожениях на войне. Поскольку борьба со сном могла продолжаться и пять часов, все открытые части тела замерзали: ноги, руки, нос. У меня было одеяло, которое мне дала моя мать. Я его разрезал на две части и сделал ножиком дырки, петли, через которые продел веревочку, и завязывался ею. Одна половинка одеяла мне, другая — Старцу. И по одному белому капюшону, которые я сделал опять же из одеяла. Мы были как лапландцы или как эскимосы в шубах с белой оторочкой.

Там во дворе я бил себя палкой, разбивал свою спину о скалы, чтобы болью прогнать сон. И когда я так себя бил и трепал, боль, обычно, заставляла меня проснуться. Но иногда бесовское наваждение сна было очень сильно. И чтобы справиться с ним, я бежал к краю пропасти и тащил с собой две канистры с водой, которые бились о скалы и обдавали меня брызгами. От всего этого и от страха, как бы не упасть в пропасть, я должен был проснуться. Но часто и после этого я продолжал спать на ходу, видя сны. Столь велики были усталость и бесовское искушение.

Отказываясь от искушения уснуть и пропустить бдение, мы предпочитали войну, предпочитали трудности. И пусть мы иногда механически произносили молитву, достаточно было того, что мы бодрствовали и вели борьбу. Пять часов страданий. Взад-вперед, взад-вперед по двору. Усталость меня подкашивала. Сон, большой бес, не отступал. Борьба с ним была сущим мученичеством.

* * *

Но случалось и так, что после четырех-пяти часов борьбы с искушением сесть и заснуть, когда я бегал по тропинкам, по зарослям, чтобы не уступить и не сдаться сну, сон чудесным образом убегал. Сон убегал внезапно, его отрезало как ножом. Казалось, после ночи, проведенной в борьбе со сном, мой ум должен был быть затуманен. Но я замечал в нем такую чистоту, такую легкость, такой мир, словно я завершил многочасовую молитву с великим духовным приобретением. Ум был таким чистым, что Иисусова молитва сразу влекла меня к созерцанию.

Я говорил себе: «Как это со мной произошло? Ведь я пять часов сражался со сном, произнося молитву механически, крича ее, борясь со сном и помрачением?» И все же после окончания битвы — очищение души. И тогда я сидел с Иисусовой молитвой: вдох и выдох, вдох и выдох. Час, два, три, четыре — вдох и выдох. Так дыша, я видел, как выдох с Иисусовой молитвой становился благоуханием и это благоухание наполняло все вокруг.

Бог словно хотел дать мне отдохнуть от труда и как бы говорил: «После того труда, который ты совершил, смотри, каков результат. Гляди, не отступай и завтра». Так я набирался опыта.

Мы приобретали опыт того, что война происходит как от усталости, так и от беса сна. Я говорил себе: «Вот, после такой борьбы со сном — прояснение».

* * *

Ночь. Никого. Пустыня. Только лисы и шакалы. Места у нас почти не было. Только тропинки и пропасть. Но мы тогда были в лучшем возрасте, и все усиливало в нас ревность: окружающая природа, наш распорядок, пример отца Арсения и особенно Старца, не отступавшего в подвиге вопреки всем своим болезням, удручавшим его постоянно.

Нас борол сон, и мы не могли совершать умную молитву более четырех часов, но у Старца такой борьбы не было. В молодости у него была невероятная брань со сном, но когда я пришел к нему в общину, она уже завершилась. После восьмичасовой умной молитвы он выходил из келлии полный благодати и просвещения.

— Ну, вавулис, как дела? Хорошо держишь линию фронта?

— То так, то сяк, Старче.

— Хорошенько держи браунинг! Держи оружие крепко и не бойся!

Затем мы тянули четки вместе, и я ему открывал свои помыслы. Летом приплывали лодки, и рыбаки ловили рыбу со светом, с лампой.

— Видишь, дитя мое, как рыбак всю ночь здесь подвизается, чтобы приобрести нечто вещественное, чтобы поймать кучку рыб и отнести их домой. И ради этого, земного, он не спит и все время настороже. Слышишь, иногда он поет, чтобы скоротать время. А мы, пришедшие сюда, чтобы поймать благодать Божию, разве не должны бодрствовать? И мы должны петь, то есть воспевать и славословить Бога, должны быть бдительными по отношению к помыслам, должны не спать. Этот рыбак здесь, внизу, трудится ради нескольких рыб, мы же — ради духовной рыбалки, ради ловли Царства Небесного, ради большей благодати, ради награды вечной пред лицом Божиим. Это большое дело!