Борис Сичкин: Я – Буба Касторский - Максим Эдуардович Кравчинский
Конферансье, продюсер и постановщик.
этим самым СССР очень несправедливо наказан, отсидел в тюрьме, все равно не позволял себе плохо говорить о том времени.
Боря никогда не был одиноким человеком и, даже находясь перед зеркалом, всегда придумывал какие-то миниатюры. Помню, на съемках “Неуловимых” Крамаров стоял у зеркала и строил какие-то гримасы, что-то там изображал. К нему подошел один актер и говорит: “Сава! Тебе не надо делать никаких ужимок, ты и так дурак дураком на вид”. Савелий обиделся тогда очень! Сказал, мол, ты ничего не понимаешь, я так репетирую. А Боря же работал перед зеркалом совсем по-другому, он смотрел на себя со стороны как посторонний человек, как зритель. Не знаю, были ли друзья у Бори в Америке, но как-то он упоминал Олега Видова. Вроде бы Олег помогал ему очень, устраивал его в кино американское сниматься, следил за прокатом фильмов с участием Бори в России, чтобы Сичкин имел хоть какие-то отчисления за это. Кстати, точно так же Олег Видов поддерживал и Саву Крамарова. Ведь им, людям, безумно популярным в СССР, пришлось очень несладко поначалу в чужой стране, а Видов к тому времени уже неплохо обосновался в США и мог оказать поддержку коллегам. Многие, наверное, бывшие наши соотечественники это могли, но не все, видимо, делали. Еще у Бори были добрые отношения с Вилли Токаревым, с которым уже после смерти Бори я познакомился в Москве. Но Вилли уже где-то с 1990 года в основном находился в России, а Боря продолжал жить в США, лишь периодически приезжая в Москву.
Почему многие те наши, кто вернулся, – Шуфутинский, Токарев, Успенская, – стали здесь звездами, а Боря не стал? Просто Боря Сичкин был очень скромный человек, что может не показаться на первый взгляд, но он был неприхватистый, непробивной, поэтому и не пробился тут второй раз. Он приезжал сюда с желанием скорее заработать немного денег и помочь своему сыну Емельяну в Америке, который занимался там музыкой.
Всю свою жизнь Боря был для меня кумиром. И даже когда мы стали друзьями, я всё равно смотрел на него как на кумира. Второго Сич-кина, конечно, уже нет и не будет никогда, и для меня потеря такого друга невосполнима!
До конца своих дней Боря оставался Человеком и относился по-человечески ко всем нам. Несмотря ни на что, он не запил в Америке, не превратился в бог весть кого, не озлобился. Он как был человеком огромной души, так и остался им до конца своей прекрасной жизни. Я считаю, что ближе друга в жизни, чем Боря Сичкин, у меня не было и не будет».
Валентин Крапива:
«Не знаю, каким Борис был до “Неуловимых мстителей”, но после и по жизни он походил на своего персонажа… Авантюризм был в крови Бориса. Он мог зазвать приятеля в ресторан “Националь”, имея в кармане шиш, вызвать директора и распорядиться: “Поставьте наш столик таким образом, чтобы мы видели того иностранца (указывался стол в дальнем углу), а он нас видеть не мог. И накройте его чем-нибудь, чтобы не бросаться в глаза”.
– Чего изволите?
– Да всё равно. То, что у вас обычно едят. Мы ведь не ужинать сюда пришли. Вы же это понимаете, вы не ребенок.
Конечно, в конце ужина директор, лично подавая в гардеробе пальто, как мог отбивался от попыток заплатить ему по счету.
– Я вас умоляю, ну, не обижайте, вы же самые дорогие наши гости.
И трудно даже сказать: был ли здесь криминал при таком искреннем порыве директора.
“Надо только изредка менять рестораны”, – поучал нас, молодых, Боря.
Что ж, он не родился одесситом. Он стал им. А это значительно сложнее…»
Кто вы, Буба Касторский?
Участие в картине «Неуловимые мстители» стало звездным часом артиста. Многие поклонники обращались к нему при встрече: «Буба!» Борис Михайлович никогда не обижался, понимал, что для многих знакомых (и незнакомых) он неотделим от Бубы Касторского, весельчака, балагура и мастера розыгрышей. Однажды артиста спросили, не мешает ли ему этот образ, нет ли желания снять наконец маску. «С чего вы взяли, что я хочу от него избавиться? – ответил Сичкин. – Буба Касторский мне очень дорог. Мне очень нравится, что меня с ним так много объединяет. Я как бы с ним слился».
Оттолкнувшись от этого, хочется сделать небольшое отступление в нашем повествовании и поговорить об историческо-музыкальных истоках образа, воплощенного Борисом Сичкиным на экране.
Это Горький нас прославил
В 1902 году в Российской империи произошло событие, фактически ставшее причиной возникновения нового песенного жанра на эстраде. Самое непосредственное отношение к этому имел… «пролетарский писатель» Максим Горький. Осенью того года на сцене Московского Художественного театра состоялась премьера его пьесы «На дне», в которой главные герои, как известно, обитатели ночлежки для бездомных, бродяги. Успех постановки был невероятный. Образ обаятельного босяка «без предела и правил», не боящегося ни Бога, ни черта, понравился публике, и представители популярной музыки того времени не замедлили перенести эту маску на эстрадные подмостки. С начала XX века сотни исполнителей начали выступать в «рваном» жанре. Это амплуа не требовало ни большого таланта, ни затрат. Заломленный или надвинутый на самые уши картуз, тельняшка, разодранные штаны, всклокоченные волосы и подобающая физиономия – вот и образ «босяка» и весь реквизит. Правда, бывало, что для контраста «рваные» пели свой «жесткий» репертуар, облаченные во фрак.
Буба Касторский. Кадр из фильма «Неуловимые мстители»
Вскоре в этом жанре появились свои звезды, о которых говорила вся Россия. Исследователи обычно выделяют Станислава Сарматова, Юлия Убейко и Сергея Сокольского. Кроме них, стоит отметить Валентина Валентинова, Павла Троицкого, Григория Мармеладова, Льва Зингерталя, Василия Гущинского. Работали в «рваном» жанре и представительницы слабого пола с затейливыми псевдонимами: Ариадна Горькая, Катюша Маслова, Тина Каренина… Одна из их программ называлась «Дети улицы».
В зарисовке «Да, я босяк» Станислав Сарматов выходил на сцену и начинал:
Была горька нам зимушка,
Зимой страдали мы.
Вдруг Горький нас Максимушка
