Артем Шейнин - Мне повезло вернуться
А вот у нас при виде «слабого пола» все тяжелые мысли улетучились. Нам же по 18 всего. А кто в 18 о плохом задумывается?.. Опять же музычка в салоне играет…
Там
(3 августа 1984 года, Кабул, аэродром, пересыльный пункт)
Самолет помню плохо — как-то придавило меня. Не от полета придавило, а от мыслей всяких, с которыми один на один остался. От которых никуда не денешься, хоть бы ты и с пеленок мечтал на войну попасть. И ни стюардессы от этих мыслей не отвлекали уже, ни газировка…
Ярко запомнился только один момент — когда в самолете по громкой связи объявили, что мы пересекли границу Союза Советских Социалистических Республик… Уж не знаю, что мы там должны были при этом испытать. И понимаю, что объявили это не для нас специально, а просто потому, что так положено. Хотя в самолете-то никого, кроме нас, больше не было из пассажиров — получается, что вроде как для нас. Мол, все, ребятки, назад пути нет. Хотя и так его уже не было…
А внизу потянулся унылый однообразный пейзаж. Точнее сказать, отсутствие пейзажа. Бесконечные горы, горы, горы… В общем, тоска внутри, тоска снаружи. Хотя я знал — это пройдет. Это как в самолете, перед прыжком, когда в ожидании сирены и команды выпускающего что-то сжимается внутри, и возникает там какая-то пустота… А потом звучит сирена, ты делаешь шаг, прыгаешь… и сразу становится легко и радостно. И ты безмерно счастлив. Так уже было на прыжках в Союзе в феврале, так было на прыжках в Фергане в июне, так будет и сейчас. Хотя и нет у меня за спиной парашюта.
И вот наш «Ту-154» приземляется. Гражданский самолет — последнее, что связывает нас уже теперь не только с гражданской жизнью, но и с Союзом. На два долгих года Союз станет лишь мечтой, заклинанием, путеводной звездой. Местом, куда нужно обязательно вернуться, но так не хочется вернуться раньше положенного срока…
Самолет глушит турбины и подкатывается к кромке взлетки. Двери открываются… но ожидаемого трапа нет. Из двери свешивается вниз какая-то хлипкая лесенка без перил, даже не достающая до земли. Майор-сопровождающий зычным голосом подгоняет каждого из нас быстрее прыгать на землю. Так хлестает словами, будто палкой лупит.
Высота, в общем, немаленькая, но страх поиметь проблемы с резким майором перевешивает страх удариться при падении. Он вообще как-то сразу изменился, оказавшись в Афганистане. Даже не верится, что еще сегодня утром этот самый человек что-то там мурлыкал себе под нос.
И уже через несколько минут мы все стоим на афганской земле. Вот так неромантично и произошла моя встреча с мифическим Афганом. Может, потому таким неромантичным будет через два года и прощание…
Насколько осязаемы ощущения последних минут в Союзе, настолько же мутны и невыразительны мои самые первые впечатления от Афганистана. Точнее, не так — они какие-то полубредовые. Как больные сны в детстве, когда температуришь. Все какое-то неральное, недоброе и тревожное. Догадываешься, что это сон, а проснуться не получается.
Второе, что вроде запомнил — каких-то дембелей внизу. Нет, правда — это не из кино, это точно так было. И совсем не как в кино. Потому что они не смотрели на нас суровыми, но проникновенными взглядами дембелей — «старших братьев» из советских фильмов 80-х. И не были злобными дембелями-«упырями» российских фильмов 90-х. Нет, они вообще на нас не смотрели. Даже сквозь нас. Нас как будто не было. Или мы были миражами в дрожащем от зноя воздухе. Бесплотными и безликими духами. Вот это я точно запомнил.
И еще запомнил, что мне это как-то не понравилось. Это совсем не соответствовало тому, чего я ждал. Как представлял себе этот момент. Даже несмотря на три месяца в учебке, за которые «Пионерская зорька» в заднице, как говаривал Капа, у меня существенно поутихла. И все же в «моем» Афгане все должно было случиться как-то по-другому…
Следующая отчетливая картинка — мы стоим строем вдоль кроватей в какой-то палатке, и наш майор дает нам ценные указания. Среди прочего, он подтверждает, что мы-таки в Кабуле, на «пересылке». И далее сообщает о том, что в Гардез мы полетим не раньше, чем завтра, и что ночевать, стало быть, нам предстоит здесь. И что здесь нужно не щелкать хлебалами и не шариться где попало, потому что мигом утащат за колючку «духи» или «обуют» свои.
Про «духов», которые могут утащить уже прямо отсюда, слышать странно, но в целом понятно. Не очень понятно, как и зачем будут «обувать» свои. И непонимание это, видно, читается по нашим лицам.
Тут майор начинает заводиться:
— Не дай бог, сука, у кого-то что-то отберут из обмундирования! Пойдете поссать — это вон в том железном ангаре — идите вдвоем с кем-нибудь. И за мешками своими смотрите — за казенное имущество отвечаете головой! Не довезете до бригады — звиздец вам там будет!
Насыщенность этого текста непонятными нам смыслами настолько велика, что граничит с бессмыслицей. Почему и зачем кто-то должен у нас что-то отбирать? Почему поссать нельзя индивидуально? И откуда исходит угроза нашим мешкам?
Но додумать об этом мы не успеваем. В это время что-то с шуршанием пролетает над палаткой. С одной стороны, судя по звуку, высоко, но с другой — как будто прямо у нас над головами. Потом еще и еще. От этого звука хочется как минимум пригнуться. Но майор наш стоит прямо, стоим и мы… Хотя в том, что это артиллерийские снаряды, уже никто не сомневается. Но, судя по его спокойствию и отсутствию звука разрывов, обстреливают не нас, а мы. Вот это «мы» как-то очень естественно возникает в голове.
Все же не зря мы три месяца каждый день думали об этом. Ну, не то чтобы прям думали, но помнили постоянно, что у нас впереди. И потому так сравнительно легко внутренне «ощутили» себя частью воюющей армии. Хотя спокойнее-то от этого не стало. Как и от всего сказанного майором, который, решив, что достаточно нас застращал, на время удаляется из палатки. При этом хоть как-то отреагировать на шуршание в небе он даже не подумал — как будто и не слышал ничего.
Причина его беспокойства по поводу наших хождений и сбережения казенного имущества выяснилась очень скоро. Та же палатка, те же мы вдоль коек. Только на улице стемнело. Кто-то из наших уже без панамы. Кто-то — с бланшем под глазом. А у кого-то из всего содержимого вещмешка остался только тонкий ремешок, тренчик, которым он был перетянут. Самыми популярными объектами охоты стали сапоги, береты, шапки и шинели.
И вот майор отчитывает кого-то и стращает тем, что ночь тому предстоит провести в яме с хлоркой:
— Потому что ты, бл…дь, не солдат, ты преступник! Ты просрал казенное имущество!
Так, а ведь я уже где-то слышал это… Где ж это было?
