Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Сергей Федорович говорил очень ровно, спокойно. Ни к каким ораторским эффектам не прибегал. Впечатление было, что он именно читает, но как нельзя более хорошо читает некий развертываемый перед его умственным взором, доработанный до конца, всеми нужными оттенками снабженный текст. Очень искусно окрашивал он свою речь языком того времени, о котором говорил; позабавил нас, например, назвав „припадочными людьми“ фаворитов Екатерины. Но забавами такого рода, как и анекдотами, не злоупотреблял. Аудитория у него была обширная: студенты всех отделений нашего факультета его слушали; приходили и юристы. Читал он, как сказали бы нынче, доходчиво – для всех, но массовым вкусам не льстил и предмета своего не унижал, хотя вовсе не был склонен его и приподнимать каким-нибудь готовым и дешевым пафосом. Ум его, скорей, чем к эмфазе, был склонен к скепсису, а порой и к сарказму.

…Учеников у него, как я уже говорил, было много, и относился он к ним очень хорошо. Да и к студентам, попросту сдававшим у него экзамены, особого свирепства не проявлял. Мой двоюродный брат, в результате каких-то житейских помех очень наскоро подготовившись, пошел к нему экзаменоваться. Платонов сказал: „Правые страницы моего «Курса» вы с грехом пополам прочли, а левых, я полагаю, вовсе не читали. Так бывает, когда наспех перелистывают книгу. «Удовлетворительно» я бы вам поставил, но лучше приходите экзаменоваться в следующую сессию, перечитав правые страницы, прочитав левые“. Брат мой пришел. Сергей Федорович узнал его, спрашивал недолго, нестрого и поставил желанное „весьма“» (В. Вейдле. Воспоминания).

«Профессора С. Ф. Платонова отличала твердость убеждений и поведения. Всегда безупречно одетый, он не допускал в отношениях со студентами и капли фамильярности. В чем-то он как историк, на мой взгляд, превосходил В. О. Ключевского, поскольку Ключевский свои описания исторических событий и деятелей всегда приукрашивал казавшимися мне излишними саркастическими комментариями. Платонов же, наоборот, всегда излагал суть дела четко и ясно. Он был очень популярен среди студентов, но никогда не был объектом такого поклонения, как Ключевский в Москве. Платонов не раз возил нас на экскурсии – сначала в Псков, потом в Новгород, где знакомил нас с устройством некогда процветавшей там древнерусской демократии» (А. Керенский. Россия на историческом повороте).

ПЛЕВИЦКАЯ Надежда Васильевна

Эстрадная певица (меццо-сопрано), писательница. На сцене с 1904. С 1920 – в эмиграции.

«Первое отделение окончилось. Огромный зрительный зал кино огласился чудовищными рукоплесканиями. И с какой-то особенно твердой решительностью поплыл занавес – увы! – с той особенной твердостью, которая сразу обнаружила его бесхарактерность: и занавес знал, что ему придется раскрыться вновь. Обычная судьба всех концертов Н. В. Плевицкой.

…Съехали на затылок фуражки, шляпы, котелки, горели глаза, и кто-то осторожно поднес платок, чтобы стереть стыдливую слезу… В чем дело? В голосе? В силе звука? Но пред этим же залом проходили очень большие вокальные дарования. Может быть, в изощренной виртуозности? Конечно, нет!

В чем же тайна этих восторгов?

Театральные модники любят „ломать рампу“. Напрасный труд! Она сама ломается, когда нужно. Ее снимает талант артиста.

Плевицкая – настоящая большая актриса. Она – редкое сценическое одарение. Между ней и ее слушателем не существует никаких преград. Ее эстрада – не эстрада, и зал ее неотделим от нее самой. Это – одно. Они всегда вместе. Это – творец и его произведение, мать и ребенок, – неразрывное, связанное единство.

…А. И. Сумбатов рассказывает об одном большом артисте. Когда его спросили, как он достигает такой естественности в своем вопле отчаяния, он, указывая на темный зал, ответил:

– Это – оттуда. Я едва открываю рот, он уже кричит, а не я.

То же можно сказать и о театральной толпе Плевицкой – об ее влюбленном, плененном и покоренном зрителе. Это она его создала, это она его подняла, окрылила, сделала своим сотворцом, близнецом, двойней, и, когда поет Плевицкая, зал тоже поет, и то, что переживает она, переживается всеми.

Плевицкая – великий разрушитель рампы.

Ее таланту подарена легкость. В нем отсутствует напряженность. Здесь нет никакого старания. Она не заставляет, а берет без усилия. Все это потому, что и ее темы, и манера пения, и все сценические приемы принадлежат ей, только ей одной. Это – „свое“. А в искусстве „свое“ – все.

…И есть у нее еще одна редкая, неповторимая и чудесная черта художника, всегда и неизменно проходящая через все ее творения, через все мелодии и темы, и тексты. Это – какая-то особенная, эпическая доброта, то всепрощение, которое становится благословляющим всю жизнь и все сущее в ней. Недаром в ее автобиографии („Мой путь к песне“) для Плевицкой – все хороши. „Хороша“ – мать, „хороши“ – сестры, „хороши“ – отец и брат Николай, и Потап Антонович, и дядя Дей, и сын его Егор, и Васютка Степанов, и учитель Василий Гаврилыч, и Машутка, и Рышкова барышня, и монахини, и актеры балагана, и весь хор, и Собинов – все „хороши“, и нет ни одного нехорошего человека – ни злых душ, ни опустившихся людей, ни мстительных сердец, ни зависти: хорош и прекрасен весь Божий мир!» (П. Пильский. Роман с театром).

«И как любят Плевицкую! Она своя, она родственница, она домашняя, она – вся русская. Со всех сторон ей кричат названия любимых песен. Но она поет то, что ей нравится в эту секунду. С милой простотой говорит она название и чуть-чуть пониже тоном: „Скоморошная“, „Грустная“, „Гульбищная“, „Хороводная“…

Какие песни! „Ой да на речке“, „Комарики-мушки“, „Белолицы-румяницы“. В деревне их не поймешь: там девки не поют их, а кричат. Плевицкая берет русскую песню целиком, она не трогает, не изменяет в ней ни одной ноты, она только поет ее и раскрывает ее внутреннюю красоту. И вот – радуга чувств и настроений: кокетство, любовь, лукавство, тоска, вихорное веселье, томный взор, тонкая улыбка… Все поочередно трогает струны вашего сердца. И это все из простой, немудреной русской песенки!

Единственно, кого рядом можно поставить с Н. В. Плевицкой, – это Шаляпина. Оба самородки, и на обоих милость Божия» (А. Куприн. Н. В. Плевицкая).

ПОЛЕНОВ Василий Дмитриевич

Живописец. Член Товарищества передвижников. Постоянный участник выставок Товарищества. Живописные полотна «Московский дворик» (1878), «Бабушкин сад» (1878), «Заросший пруд» (1879), «На Генисаретском (Тивериадском) озере» (1888), «Мечты (На горе)» (1890–1900-е), серия «Из жизни Христа» (1899–1909). В 1915 на средства Поленова был построен Дом театрального просвещения.