Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Литературный и театральный критик, прозаик. Публикации в журналах «Наука и жизнь», «Перевал», «Журнал для всех», «Весна», «Пробуждение», «Образование», «Осколки», «Солнце России» и др. Сборники рассказов и статей «Рассказы» (СПб., 1907), «Проблемы пола, половые авторы и половой герой» (СПб., 1909), «Критические статьи» (СПб., 1910), «Господин Петроград» (Пг., 1917), «Подруги» (Пг., 1917), «Охрана и провокация» (Пг., 1917), «Роман с театром» (Рига, 1929), «Затуманившийся мир» (Рига, 1929). Роман «Тайна и кровь» (Рига, 1927). С 1920 – за границей.

«Пильский был темпераментный и бойкий писатель, отлично владевший пером, но бретер, самохвал, забияка, кабацкий драчун» (К. Чуковский. Современники).

«…Высокий, стройный мужчина с военной выправкой. Он блистал умом, был остроумен, хотя манерой разговора напоминал Хлестакова» (М. Талов. Воспоминания).

«Первые его опыты были в чистой беллетристике…Но вулканический темперамент, врожденная нетерпеливость, перегруженность занятиями и материалами, неудержимое стремление к печатной борьбе, наконец, буйный, боевой темперамент – все эти качества, сами собою, привели его на газетную работу, в которой он скоро стал острым критиком, неистовым фельетонистом и задорным спорщиком…» (А. Куприн. Петр Пильский).

«„Великий босяк русской журналистики“. Он гордо несет свое прозвище. Он вдохновенно рассказывает, как он обедал в лучших ресторанах Петербурга и не платил, выдавая себя за македонского революционера, у которого в кармане бомба, или за секретаря Распутина.

Он по-настоящему талантлив, искрометно весел и бессовестен. Редактируя какой-то юмористический журнальчик, он печатал анонсы вроде: „Следующий номер – специально порнографический“. Он знаменит знанием всех трущоб, где можно было достать водку, славен каким-то изумительным нюхом, приводившим его в незнакомые квартиры, где „должен быть алкоголь“ и где алкоголь действительно оказывался. Но при всем этом его критические очерки, которые он иногда натуживался написать, его полемические статьи, иногда даже для своих газетно-ресторанных друзей, – тонки, остроумны и просто умны. Он, конечно, „продажная шпага“, но купивший ее никогда не жалеет» (Г. Шенгели. Черный погон).

«Пильский мог бы остаться в истории русской критики, потому что он писал умно и увлекательно, блестяще владел стилем, им всегда руководила четкая мысль. Но легкомыслие, любовь к прожиганию жизни и вину свела на нет его большие литературные возможности.

…У Пильского был весьма внушительный вид: большая голова, лицо с крупными чертами, немного иронические глаза, тонкий нос, на который он ловко вскидывал пенсне. Его остроумие нередко доходило до дерзости, а своеобразное бретерство порой становилось грубоватым. Но вместе с тем он любил читать вслух лирические стихи и щеголять изысканными парадоксами. Тему для статей и фельетонов Пильский мог добыть из чего угодно.

…В личной жизни Петр Пильский был эпикурейцем, не думавшим о завтрашнем дне: если у него появлялись деньги, он немедленно их тратил, собрав друзей за веселым застольем. Поэтому он всегда страдал от безденежья, но придумывал тысячи способов, чтобы достать аванс.

…В 1916 году, во время мировой войны, когда Пильский щеголял в Петрограде в форме поручика, он как-то вышел из Мариинского театра, где на спектакле присутствовал царь. Ясно, что у подъезда толпились городовые, жандармы и сыщики. Он зычным голосом скомандовал:

– Всем городовым выстроиться в две шеренги!

Городовые послушно выполнили команду. Пильский степенно прошел вдоль рядов, сел в сани, громко крикнув:

– Спасибо, братцы, за верную службу.

И уехал, прежде чем кто-либо опомнился.

…Пильский был остер на язык, но не мог считаться профессиональным остряком: анекдотов не любил, каламбуров не сочинял, но часто превращал повседневный быт в „театр для себя“» (А. Дейч. День нынешний и день минувший).

«Больше всего на свете он любил авансы.

Частенько и в два часа ночи раздавался звонок.

Что случилось?

Приезжал извозчик из ресторана и вручал краткое письмо: „Дайте 5 руб. Сочтемся. П. Пильский“» (В. Каменский. Путь энтузиаста).

ПИРОГОВ Григорий Степанович

Российский певец (бас). В 1910–1921 в Большом театре. Роли: Мельник («Русалка»), Томский («Пиковая дама»), Гремин («Евгений Онегин») и др.

«Бас огромной мощи, наполнения и диапазона, Григорий Пирогов блистал не только голосом, то есть чисто звуковой стихией, но и умением этим голосом распоряжаться. Он уже был типичным представителем русской школы вокального искусства, для которой звук был средством выражения чувств и мыслей. Достаточно музыкальный и темпераментный певец, Григорий Пирогов пел осмысленно, всегда связывая слово с музыкой и не злоупотребляя чисто звуковыми эффектами. Можно не сомневаться, что, если бы ему не мешали несколько неполноценная дикция и недостаточность чисто артистического обаяния, из него вышел бы один из самых выдающихся певцов.

Пение Григория Пирогова казалось мне абсолютно „правильным“: в каждом слове слышался живой человек, у которого прекрасно работает весь психофизический аппарат. Диапазон голоса был большой (больше двух октав) и свободный, дыхание отличное, широкая певучесть, абсолютная точность интонации и прочность звука. Не видно было напряжения в лице, не слышно никаких зажатых, горловых нот, этого бича многих и многих певцов» (С. Левик. Записки оперного певца).

ПЛАТОНОВ Сергей Федорович

Историк, академик АН (1925; академик РАН с 1920). С 1899 – профессор Петербургского университета. До 1896 состоял помощником редактора «Журнала Министерства народного просвещения». Член Ученого комитета Министерства народного просвещения, управляющий Отделением археологии славянской и русской Императорского Русского археологического общества и руководитель учебной части историко-филологического отделения Петербургских высших женских курсов (с 1895). Председатель Археографической комиссии (1918–1929). Труды «Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI–XVII вв.» (СПб., 1899), «Статьи по русской истории (1883–1912)» (2-е изд. СПб., 1912), «Лекции по русской истории» (Пг., 1917), «Борис Годунов» (Пг., 1921), «Иван Грозный» (Пг.,1923). Погиб в ГУЛАГе.

«С. Ф. Платонов был, как все знают, одним из самых выдающихся русских историков конца старого и начала нового века, – не только историков России, но и наших историков вообще. Он создал в Петербургском университете целую школу, крупнейшими представителями которой считались в те дооктябрьские годы из более молодых Приселков, из тех, кто постарше, Пресняков. Книги его, кроме того, и очень хорошо написаны, но говорил он еще лучше, чем писал. Его печатный „Курс русской истории“, по которому мы в университете сдавали экзамены, не так ярко и своевольно написан, как знаменитый „Курс“ Ключевского, хотя и его можно читать просто так, „для удовольствия“. И все же о лекциях Платонова он никакого представления не дает. О них может представление иметь лишь тот, кто их слушал. Я их слушал с наслаждением два года подряд. Лучшего чтения лекций я вообще себе не представляю. Такого совершенства в этом искусстве никто не достигал из тех, кого довелось мне слушать в университетах и позже на русском, как и на других языках. Именно об искусстве и о совершенстве приходится тут говорить, потому что прелесть этих лекций вовсе не была прелестью импровизации. Сергей Федорович тщательно их готовил; всегда приносил листки с записями, клал их на кафедру, хоть и заглядывал в них редко. Мне говорили, что, повторяя уже прочитанный однажды курс, он отделывал его заново со стороны изложения еще более, чем со стороны того, что в нем излагалось. Если его записи на листках сохранились, следовало бы их издать. Я уверен, что образовали бы они текст, очень мало похожий на текст печатного курса и который должны были бы принять во внимание историки русской прозы. (Их, впрочем, нет; но это другой вопрос.)