Алексей Новиков - Впереди идущие

Поехали с Тургеневым на почту – новая удача! Свежая, июльская книжка «Современника» и письмо от Некрасова: все идет в редакции как нельзя лучше. Пришло письмо и от Мари.

Тургенев и Анненков перевезли больного в Пасси. Виссариону Григорьевичу отведена в лечебнице уютная комната. Доктор Мальмор проявляет исключительную заботу о новом пациенте. Он сам приносит жаровню с пылающими углями и щедро сыплет туда свой волшебный порошок, ядовитые пары которого нужно подолгу вдыхать. Доктор усердно потчует пациента изобретенной им микстурой.

И чудо началось. Вот уже два дня находится Белинский в лечебнице, и впервые после стольких лет он ни разу не кашлянул. Чудо продолжается: Виссарион Григорьевич спит ночи напролет, не зная одышки! О, если бы и с Мари тоже свершилось чудо!

Но Мари верна себе. Она пишет, что Виссарион Григорьевич поехал в Париж не за здоровьем, а за наслаждениями, до которых так падки мужчины. Есть от чего полезть на стенку! Он перечитывает письмо Мари, задыхаясь от дьявольских паров жаровни и глотая тошнотворную микстуру. Он подробно описывает Мари свое лечение, но как убедить ее, что на этом и кончаются для него все парижские наслаждения? Ох, Мари, Мари! Она все-таки больше верила себе, чем ему.

Белинского ежедневно навещали Анненков и Тургенев. Пришел и Михаил Бакунин. Вот оно, незабываемое прошлое, и, конечно, тысячи вопросов и о самом Мишеле, и о Прямухине, и о Париже.

Михаил Александрович Бакунин вхож, как свой человек, в социалистические круги. Он коротко знаком со всеми знаменитостями. Ему, пламенному трибуну, завидуют признанные ораторы. О многом может порассказать старому другу Михаил Бакунин.

Мишель с головой ушел в европейские дела. Он пренебрежительно смотрит на деятельность Виссариона Белинского. Что можно сделать в России, оторванной от движения человечества к свободе? О чем можно писать под гнетом варварской цензуры? Все это наивная дань политическому провинциализму. Можно и должно действовать только в Европе!

Дружеские беседы быстро превратились в отчаянные споры наподобие тех, которые они вели в прежние времена.

Здоровье Виссариона Григорьевича восстанавливалось изо дня в день. Правда, в Париже стоял необыкновенно теплый, мягкий, безветренный август. Даже первое дыхание осени не смело коснуться бульваров; еще не слетел от непогоды первый дрожащий лист; воздух в Пасси был напоен лесной свежестью. Пациент доктора Тира де Мальмор не смел поверить себе: он дышал полной грудью.

А врач-кудесник обещал исцеление уже не через полтора месяца, а всего в пятнадцать дней!

В это время Анненков привез Белинскому ответ от Гоголя.

Много раз приступал к этому письму Николай Васильевич.

«Как далеко Вы сбились с прежнего пути! – – начал было он. – Зачем Вам с Вашей пылкою душою вдаваться в омут политических страстей, в мутные события современности? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете!» Кроме того, пусть знает Белинский: не может судить о русском народе тот, кто прожил век в Петербурге, в занятиях легкими журнальными статейками.

Таким предупреждением безумцу собирался ответить Гоголь. Потом ему захотелось объяснить Белинскому, что в прежних его, Гоголя, сочинениях насмешки слышались не над властью, не над коренными законами России, но над извращением их и неправильным толкованием. Гоголь великодушно готов был еще раз повторить: пусть каждый поймет, что он гражданин высокого небесного царства. Пока каждый не живет жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет порядок и в земное гражданство…

Все это хотел написать Николай Васильевич, и все это отлилось в черновиках, над которыми долго трудился он, пребывая в Остенде. А потом спрятал все черновики. К Белинскому пошло совсем другое письмо…

«Бог весть, – прочитал Виссарион Григорьевич, – может быть, и в ваших словах есть часть правды… Покуда мне показалось только то непреложною истиной, что я не знаю вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать все то, что ни есть в ней теперь. А вывод из всего этого вывел я для себя тот, что мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писания, до тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами и не пощупаю собственными руками…»

В заключение Николай Васильевич советовал оставить до поры современные вопросы, выражая надежду, что Белинский вернется к ним позднее с большею свежестью и, стало быть, с большей пользой как для себя, так и для дела.

А больше уже и никогда не будет писать Гоголь Виссариону Белинскому.

– Ему, должно быть, очень тяжело, – сказал, прочитав письмо, Белинский. – И помочь ему нечем. Если человек стоит как завороженный на краю бездны и отталкивает руку помощи, как его спасешь?

Тира де Мальмор, явившись к пациенту, был поражен его расстроенным видом и предписал принять лишнюю порцию тошнотворной микстуры. Белинский покорно исполнил назначение.

Виссарион Григорьевич нетерпеливо ждал окончания лечения в Пасси и возможности окунуться в парижскую жизнь.

А парижская жизнь неожиданно вторглась в Пасси. В лечебнице доктора Тира де Мальмор поселился новый пациент. То был министр-взяточник Тест, уже успевший освободиться под залог.

Газеты давали обильный материал о растленных нравах правящих верхов и государственного аппарата Франции. Правительством был брошен лозунг: «Обогащайтесь!» Обогащались финансовые воротилы, хаос в хозяйстве Франции возрастал. Рост дороговизны ударил прежде всего по рабочим. Увеличивалась безработица. Голодные толпы не раз громили булочные. В газете «Реформа» появилась статья «Работы или хлеба!».

Друзья, ежедневно посещавшие Белинского, дополняли газетные сообщения. Больше всего говорили о политических банкетах, оппозиционных правительству. Оппозиция не посягала на монархию Луи-Филиппа. Но к тостам за короля присоединялись пожелания о расширении избирательных прав.

Оппозиция была направлена против биржевых королей, финансового капитала, крупных хищников. Оппозиция рождалась внутри буржуазии; началась борьба между группами, которые стояли у власти, и теми, кто к власти стремился. Оппозиция выступала под лозунгом: «Реформа во избежание революции!» Впрочем, левой оппозицией был брошен и такой клич: «За Конвент, спасший Францию от ига королей!»

Белинский покинул лечебницу доктора Тира де Мальмор и поселился вместе с Анненковым. Виссарион Григорьевич чувствует себя поздоровевшим, окрепшим, но, наслаждаясь давно забытым чувством свежести и бодрости, бережет силы. Пусть он не увидит многих красот и достопримечательностей Парижа, главное – сберечь силы для будущей работы.