Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

А большевики уже вновь готовились к новому выступлению против власти. Находившийся в Москве Маяковский 25 сентября (ровно за месяц до Октябрьского переворота) написал письмо в Петроград Брикам:

«Вчера читал. Был полный сбор, только, к сожалению, не денег, а хороших знакомых…

Живу на Пресне. Кормят и ходят на цыпочках.

Первое – хорошо, второе – хуже. «Семейный гений»».

О той же поре – воспоминания Валентины Ходасевич:

«Осенью 1917 года, возвращаясь из Коктебеля, я остановилась у родителей в Москве. Утром звонок – иду открывать. С удивлением вижу Маяковского. Он никогда ни у меня, ни у моих родителей не бывал. В руках у него шляпа и стек. Пиджак чёрный, рубашка белая, брюки в мелкую клетку, чёрную с белым. Лицо – не понять, весёлое или насмешливое. Веду его в кабинет отца:

– Садитесь.

– Нет времени, не за тем пришёл… В три часа дня вы должны прийти на Тверскую, угол Настасьинского переулка, там на днях открываем «Кафе поэтов» в полуподвальном этаже дома, принадлежащего булочнику Филиппову. Мы уговорили его дать это помещение нам. Так вот: вам предстоит расписать один зал. Помещение сводчатое – имейте в виду. Клеевые краски, кисти, вёдра, стремянка – всё имеется. Не опаздывайте! Дело срочное, серьёзное, а Филиппов будет хорошо платить.

Во время этой словесной пулемётной очереди я не могла вставить ни слова. Интонация была повелительной – я рассердилась и обиделась. Очевидно, Маяковский заметил это и сказал:

– Мы с Васей Каменским были уверены, что вы вполне надёжный товарищ и не подведёте. Ждём вас в «Кафе поэтов» в три часа! – кричал он уже с лестницы.

В три часа я была в указанном месте…

Застала там Маяковского, Каменского и "футуриста жизни "Владимира Гольцшмидта.

Мне было предоставлено под роспись по чёрному фону второе от входа помещение…

Маяковский сказал:

– Основное – валяйте поярче, и чтобы самой весело было! А за то, что пришли, спасибо! Ну, у меня дела поважнее, ухожу. К вечеру вернусь, всё должно быть готово».

Как видим, жизнь в Москве кипела, и никакого предчувствия эпохальных событий у футуристов не ощущалось.

А на Дальнем Востоке ещё вчера никому не известный американец Тобинсон, стал Александром Михайловичем Краснощёковым и 5 октября как делегат от города Никольска-Уссурийского участвовал во второй конференции дальневосточных большевиков. На этом форуме было отмечено, что необходимость перехода всей власти в стране в руки революционного народа (то есть Советов) уже назрела. А так как на Дальнем Востоке было сильно влияние эсеров и меньшевиков, их объявили врагами революции.

В это время петроградские власти, зная о готовящемся большевистском мятеже, спешно перестраивали свои ряды. Было сформировано третье коалиционное правительство. Эсер Александр Керенский сохранил за собой пост министра-председателя, но стал ещё и верховным главнокомандующим.

А Лев Троцкий, вновь возглавивший Петроградский Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, стал фактическим хозяином северной столицы.

Подготовка к вооружённому перевороту шла полным ходом. В Петроград из Финляндии вернулся Ленин. 10 октября на квартире большевички Галины Сухановой собрались члены ленинского ЦК: Владимир Ульянов-Ленин, Андрей Бубнов, Феликс Дзержинский, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Александра Коллонтай, Георгий Оппоков (Ломов), Яков Свердлов, Григорий Сокольников, Иосиф Джугашвили-Сталин, Лев Троцкий и Моисей Урицкий. Эти двенадцать человек решали судьбу страны. Центральный комитет большевистской партии (его заседание вёл Яков Свердлов) десятью голосами против двух (Зиновьева и Каменева) проголосовал за вооружённое восстание.

А вернувшийся в Петроград Маяковский продолжал выступать с докладами и чтением стихов. Вот программа его выступления 11 октября (по газете «Речь»):

«I. Наше искусство – искусство демократии (речь).

II. «Человек» (вещь)».

Художник Яков Мордухаевич Кругер (Черняк) вспоминал:

«В круглый Тенишевский зал в этот вечер собралось немного народа… Из маленькой дверцы в глубине эстрады вышел широкоплечий, ладный, высокий человек – вышел быстро… Какой-то оттенок вызова и озорства был в чёрных блестящих глазах, в резком изгибе широкого рта, в тяжёлом рисунке нижней челюсти. Она странно шевелилась. Мы вгляделись – жуёт. Это казалось наглостью, нарочитой дерзостью, грубостью и вызовом. Дожёвывал бутерброд. Постоял и, когда увидел, что «дошло» – помахал рукой, дескать, садитесь ближе к эстраде».

Тем временем большевистские вожди в своих публичных речах принялись заявлять, что их выступление следует ждать чуть ли не со дня на день.

18 октября в горьковской «Новой жизни» появилась заметка Льва Каменева и Григория Зиновьева, в которой выражался решительный протест против решения Центрального комитета РСДРП(б) совершить вооружённое восстание. В том же номере «Новой жизни» Горький поместил свою статью «Нельзя молчать!», в которой большевики призывались отказаться от намеченного «выступления», так как, предупреждал «буревестник революции»:

«… на сей раз события примут ещё более кровавый и погромный характер, нанесут ещё более тяжкий удар по революции».

20 октября «Правда» в ответ на эти две статьи напечатала заметку Кобы Сталина (К.Сталина), в которой говорилось:

«Большевики дали клич: быть готовым!..

Рабочие стали вооружаться… Солдаты от рабочих не отстали…

А перепуганным неврастеникам из «Новой жизни» невмоготу стало, ибо они «не могут больше молчать» и умоляют нас сказать, когда же выступят большевики».

В том же номере «Правды» было помещено письмо Троцкого:

«В последних номерах «Буржуазных ведомостей» упорно передаётся слух, будто бы ко мне обратились официальные представители городской милиции с запросом о готовящемся якобы выступлении…

Заявляю, что всё это известие от первого до последнего слова – вымысел».

Но подготовка тем не менее шла.

Генерального штаба генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев, занимавший весной 1917 года пост Верховного главнокомандующего Русской армии, находился тогда в Петрограде, где готовил «организованную военную силу», которая была бы способна «противостоять надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию». 22 октября он писал своей жене в Смоленск:

«Никогда ещё не охватывала мою душу такая давящая тоска, как в эти дни, дни какого-то бессилия, продажности, предательства. Всё это особенно чувствуется здесь, в Петрограде, ставшем осиным гнездом, источником нравственного, духовного разложения государства. Как будто по чьему-то приказу исполняется чей-то предательский план, власть в полном значении этого слова бездействует и ничего не хочет делать, зато говоренья бесконечно много… Предательство явное, предательство прикрытое господствует во всём».