Владислав Бахревский - Аввакум

Арсен Грек сдвинул в письменном столе одну доску и, покопавшись в бумагах, достал нужную. Лигарид прочитал:

«Воистину сбылось ныне пророчество Иоанна Богослова о жене, которой родящееся чадо хотел пожрать змий, и восхищено было отроча на небо к Богу, а жена бежала в пустыню, и низложен был на земле змий великий, змий древний. Богословы разумеют под женою церковь Божию, за которую страдаю теперь…»

– Высоко забирает святейший!

– Никон на слово ужасно несдержан! – вздохнул Арсен. – Ты дальше почитай, дальше.

«Всем архиерейским рука твоя обладает: страшно молвить, но терпеть невозможно, какие слухи сюда доходят, что по твоему указу владык посвящают, архимандритов, игуменов, попов ставят и в ставленых грамотах пишут равночестна Святому Духу так: по благодати Святого Духа и по указу великого государя: недостаточно Святого Духа посвятить без твоего указа!»

– Да, это неосторожно, – сказал Лигарид. – Видимо, рядом с Никоном нет советника, желающего добра господину.

– Хочешь занять это место?

Лигарид не ответил.

«…Были мы у заутрени в церкви Святого Воскресения. По прочтении первой кафизмы сел я на место и немного вздремнул: вдруг вижу себя в Москве, в соборной церкви Успения, полна церковь огня, стоят прежде умершие архиереи. Петр-митрополит встал из гроба, подошел к престолу и положил руку свою на Евангелие, то же самое сделали и все архиереи и я. И начал Петр говорить: „Брат Никон! Говори царю, зачем он Святую Церковь преобидел, недвижными вещами, нами собранными, бесстрашно хотел завладеть, и не на пользу ему это. Скажи ему, да возвратит взятое, ибо мног гнев Божий навел на себя того ради: дважды мор был, сколько народа померло, и теперь не с кем ему стоять против врагов“. Я отвечал: „Не послушает меня, хорошо, если б кто-нибудь из вас ему явился“. Петр продолжал: „Судьбы Божии не повелели этому быть, скажи ты. Если тебя не послушает, то если бы кто из нас явился, и того не послушает, а вот знамение ему, смотри“. По движению руки его я обратился на запад к царскому двору и вижу: стены церковной нет, дворец весь виден, и огонь, который был в церкви, собрался, устремился на царский двор, и тот запылал. „Если не уцеломудрится, приложатся больше первых казни Божии“, – говорил Петр, а другой седой муж сказал: „Вот теперь двор, который ты купил для церковников, царь хочет взять и сделать в нем гостиный двор мамоны ради своея. Но не порадуется о своем прибытке“. Все это было так, от Бога, или мечтанием – не знаю, но только так было. Если же кто подумает человечески, что это я сам собою замыслил, то сожжет меня оный огонь, который я видел».

– И что же, царский двор действительно горел?

– Горел, – сказал Арсен. – Большому пожару не дали заняться, но комната или две сгорели.

Лигарид сидел, почмокивая губами.

– Трудно будет помирить двух упрямцев.

– Государь не из упрямцев, – возразил Арсен, – все дело в том, что он пришел в возраст мужа и желает быть самодержцем не по титулу, а на деле. Он по натуре творец, но ему никто и никогда об этом не сказал. Ему хоть сады сажать, хоть пироги печь…

– Хоть церковью управлять.

– Хоть церковью управлять.

Через неделю на приеме у царя митрополит Паисий убедился: наблюдения Арсена точные и мудрые.

Прием был общий, хотя дел ради гостя решалось немного. Удивила разномастность этих дел, прямая несовместимость великого с малым.

Поляки, татары, казаки взяли в плен четырнадцать тысяч русских людей, но князь Гагарин напал на татар, полон отбил, взял в плен родственника хана, то ли нуреддина, то ли калгу.

– Да ведь мы за калгу и за нуреддина Шереметева выкупим! – обрадовался Алексей Михайлович.

Другое донесение тоже было важное и доброе. Тобольские казаки, соединясь с казаками яицкими и с московскими стрельцами, разбили Сеита, предводителя восставших башкир и киргиз-кайсаков.

Следующее дело, которое решал царь, – награда по челобитию рейтара Трофима Вахромеева сына Стопкина. Вахромеев и под Конотопом был ранен, и взят татарами в плен. Не зная о том, его записали убитым, но славный воин от татар бежал и снова явился на царскую службу.

Алексей Михайлович пожаловал Вахромееву триста четей оклада и сорок ефимков за раны, в прибавку было ему дадено еще пятьдесят четей, два ефимка и тринадцать с половиной аршина доброго английского сукна.

После таких докладов последовала жалоба на озорство климских ямщиков, которые ездят когда им вздумается и дерутся между собою пребольно, ослопами.

– Второй раз об этих ямщиках речь! – удивился Алексей Михайлович. – Уймите их, не то носы пообрезаю и пошлю в Сибирь.

Только после всех этих дел к царской руке был допущен иерусалимский митрополит Паисий. Лигарид поднес великому государю сделанную из серебра и камня миниатюрную копию Гроба Господня, иорданские свечи, воду из Иордана, а заодно подал челобитие, прося спасти епархию от бедности. Лигарид не знал русского, но знал латынь, греческий, древнегреческий, древнееврейский языки, знал турецкий, молдавский, итальянский, польский, немецкий. Ученость владыки поразила Алексея Михайловича. Лигарида наградили соболями, деньгами, дали богатый корм ему и его свите, отвели для постоя великолепный двор вблизи Кремля.

– Нам сам Бог тебя послал! – радовался Алексей Михайлович.

Он задумывал собор с участием восточных патриархов, и столь ученый святитель в таком деле был незаменим.

Мгновенно влюблявшийся в необычных людей, царь тотчас отдал свое сердце митрополиту града Иерусалима: уже назавтра Лигарид получил приглашение в Успенский собор на хиротонию игумена Свирского монастыря Симона, которого царь собирался поставить на Вологодскую епархию.

На этой хиротонии Лигарид еще раз убедился в зоркости Арсена Грека, который видел в царе мальчика, решившего переделывать мир своим умом.

Все шло гладко до «Символа веры». От волнения Симон прочитал «Верую» по-старому: «рожденна, а не сотворенна». Алексей Михайлович так и кинулся на Питирима, митрополита крутицкого:

– Это ты мне его подсунул! «Рожденна, а не сотворенна»! «Рожденна, не сотворенна!» «Рожденна, не сотворенна!» Не хощу! Не хощу его аз! – и пошел прочь из храма.

Питирим кинулся за царем, ухватил за полу, на колени повалился:

– Помилуй, великий государь! Промолвился Симон: сказал, как с малолетства заучено, без ума.

– Без ума! – пыхнул государь, но уже явно смиряя в себе гнев.

Воротился, поставил Симона в вологодского епископа да еще и расцеловался с ним. Понял Лигарид, кто в России радетель церковных перемен.

Питирим на торжественном обеде в честь Симона признался:

– Все священство готово служить по старым книгам, по старым обрядам, царя боимся огорчить.