Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Шэрон Стил: Пожар, опустошивший дом Сэлинджера, уничтожил все, кроме его спальни и – [как сказал Сэлинджер] «Вышним промыслом» – его кабинета, где он хранил свои материалы и рукописи[612].

Джойс Мэйнард: За пределами США жила женщина, у которой было более ста страниц писем Сэлинджера. И он решил приехать и навестить ее. Он улетел в Лондон, чтобы встретиться с нею, и это, должно быть, вызвало необыкновенный прилив чувств. Я могу представить это возбуждение, поскольку помню, что переживала, когда после всего-то восьми недель переписки он привез меня в гостиницу «Гановер-Инн», а эта женещина переписывалась с Сэлинджером в течение намного большего времени. Она была молода, но оказалось, что она не слишком хороша собой – очень высокая, с толстой костью и неловкая.

Дэвид Шилдс: В эту поездку в Эдинбург Сэлинджер взял с собой дочь, которой сказал, что они едут посмотреть шотландскую натуру, на которой снимали «39 шагов», особенно любимый им фильм Хичкока.

Пол Александер: Сэлинджер запланировал встречу с молодой подругой по переписке в аэропорту Эдинбурга. Встретившись с нею, Сэлинджер высказал дочери Маргарет свое разочарование и смущение. Молодая девушка оказалась просто уродиной.

Джойс Мэйнард: Очевидно, что Сэлинджер увидел ее и ушел. Ей он сказал, что снова увидится с нею, и попросил вернуть письма для того, чтобы он смог сохранить их до момента, когда она приедет к нему. Она переслала все письма Сэлинджеру и больше никогда о нем ничего не слышала.

Маргарет Сэлинджер: Его поиски земляков все больше и больше уводили его в отношения, существовавшие в двух измерениях: в отношения с членами вымышленной семьи Глассов и в отношения с «друзьями по переписке», найденных им в письмах. Такие отношения продолжались до личной встречи с этими людьми во плоти, когда у отца, посмотревшего на друзей по переписке, неизбежно начиналась трагедия. Личные встречи всегда бросали в почву семена разрушения отношений[613].

Джойс Мэйнард: Есть еще одна история о Джерри. И я слышала ее не от женщины, бывшей участницей истории. Не думаю, что она сама была в состоянии рассказать историю, которую мне пересказал кто-то другой, знавший Джерри мужчина из городка. Джерри переписывался с какой-то молодой женщиной и пригласил ее приехать и повидаться с ним. Она действительно перебралась в городок Гановер, чтобы быть ближе к нему, и на самом деле приехала к нему на свидание, но быстро надоела ему.

Джерри сказал одному из соседей, что не знает, как избавиться от этой женщины. Она бродила вокруг его дома, и он сообщил о ней в полицию, подал на нее жалобу. Я не хочу возлагать вину за то, что случилось впоследствии, исключительно на Джерри, но я знаю силу его отказов и то, насколько сокрушительными могли быть его отказы. У той женщины случился страшный нервный срыв, и ее поместили в больницу г. Конкорд, Нью-Гэмпшир.

Майкл Силверблатт: Книги Сэлинджера в каком-то безумном смысле – любовные письма, адресованные людям, встречаться с которыми он не хотел. В особенности, это любовные письма, обращенные к погибшим, – всем вариантам Толстой Тёти, которая настолько нормальна, что любит посмеяться, смотря телевизор, и вы выступаете ради этой Толстой Тёти. Сэлинджер выступал для своих читательниц – Толстых Тёть.

Джойс Мэйнард: У меня был хороший приятель по имени Джо, ветеран вьетнамской войны, признанный полным инвалидом по причине посттравматического расстройства. Однажды, в год, когда Одри [дочери Мэйнард] исполнилось 18, мы сидели у меня на кухне, и я рассказывала ему о странном и необъяснимом беспокойстве, которое охватывало меня, когда дочь уходила из дому. Я всегда была весьма спокойной и удобной матерью. Джо какое-то время слушал меня, а потом спросил: «Скажи мне, Джойс, что случилось с тобой, когда тебе было 18?» Я никогда не говорила ему о Джерри Сэлинджере, но сразу же поняла, каким должен быть ответ на поставленный Джо вопрос.

У Джо резкое обострение посттравматического синдрома случилось тогда, когда его старший сын достиг возраста, в котором сам Джо отправился во Вьетнам. Я помню, как в воскресные дни дожидалась сообщения о том, что мои дети добрались до дома моего мужа, с которым я к тому времени уже несколько лет была в разводе. Я пошла в чулан, где была спрятана коробка из-под обуви, я даже не помнила, где именно стояла эта коробка. Я не перечитывала письма Джерри Сэлинджера более двадцати лет.

Я достала письма, разложила их на кровати и стала перечитывать их. Я очень хорошо помнила эти письма. Я могла бы процитировать некоторые письма, ведь в молодости я читала их очень внимательно. Теперь я перечитывала эти письма в возрасте 43 лет, и тот голос, который трогал меня и заставлял мое сердце таять тогда, когда мне было 18, оказывал на меня, сорокатрехлетнюю, совсем другое воздействие.

Хотя я напряженно и много работала в течение прошедших двадцати лет как писательница, был некий важнейший момент, которого я не касалась, – я не могла быть честной и искренней в отношении к нему.

Зимой 1984 года я жила в Нью-Гэмпшире. Я была замужем за Стивом и ждала нашего третьего ребенка, сына Вилли. Мы ездили в Нью-Йорк (такие поездки были большой редкостью в нашей жизни) на прием по случаю издания книги, в которой был и мой очерк. Книга была сборником очерков писательниц, публиковавшихся в колонке «Её» в газете New York Times, так что зал был заполнен женщинами. На этом приеме я чувствовала себя чуть недостаточно блестящей, недостаточно утонченной – недостаточно нью-йоркской дамой, к тому же я была на восьмом месяце беременности и находилась в окружении изящных, утонченных нью-йоркских писательниц. Одна из этих дам подошла ко мне и сказала что-то о Сэлинджере. Такое случалось периодически: кто-нибудь упоминал Сэлинджера, и это всегда ставило меня в неловкое положение, так как я не говаривала о нем и не знала, что говорить в таких случаях. Но это был особенно неловкий момент, поскольку я была на приеме и не могла просто встать и уйти. Дама, поставившая меня в неловкое положение, была известной писательницей, и ее очерк тоже был включен в сборник. Она подошла ко мне и ни с того ни с сего сказала: «Знаете, у меня была домработница, получавшая письма от Дж. Д. Сэлинджера».

Не скажу, что от этих слов у меня начались преждевременные схватки, но мой организм отреагировал очень сильно. Я почувствовала, что все мое тело содрогнулось. До того момента я знала, что потеряла любовь и уважение Сэлинджера, но была уверена в том, что, несомненно, занимала место в его сердце и сознании. Только я испытала это, только со мной он вел интимную, сугубо личную переписку. И вдруг женщина, которую я никогда прежде не видела, сообщает мне, что у её домработницы есть пачка писем Сэлинджера. Я была ошеломлена, но ничего не сказала.