Станислав Сапрыкин - Сталинские соколы. Возмездие с небес

Побег не получился, сейчас нас задержат, потом подлог раскроется и нас, во всяком случае – меня, уж точно расстреляют. Я совершил безрассудный поступок, мой «ангел-хранитель» далеко и сам подвергается опасности.

В отчаянии я побежал, забыв о Джемиле, о том, что впереди могут быть мины или колючая проволока. Бросился вверх по скату в направлении от голоса часовых. Сзади послышались выстрелы. Я преодолел склон, а, взбежав на вершину, почти скатился вниз, попав в подлесок. Дальше был овраг, едва держась от усталости на ногах, забыв об отдыхе, я брел вдоль балки, цепляясь за колючий кустарник. Шапку я давно потерял, лицо было расцарапано. Вконец выбившись из сил, я упал на дно оврага и, расстегнув сумку, припал к фляжке с водой. Напившись, я стал приходить в себя. Выстрелы стихли, и я не слышал шума преследования. Старика нигде не было, и мне не суждено узнать мотив, толкнувший татарина на содействие. Скрытая ненависть к большевикам, усталость от войны, неверие, что русские удержат крепость и потому – желание помочь будущей власти. Анна говорила, что у Джемиля в Бахчисарае жила родня, возможно, он, подобно мне, просто хотел воссоединения со своими. Я вспомнил о своей спасительнице. Когда вермахт возьмет город, я приложу все усилия, чтобы разыскать Анну и вытащить ее из пекла. Мечты, мечты, сладостные грезы! Я сам еще не был в безопасности.

Решив пролежать в балке до рассвета, я, как мог, укутался в куртку и попытался уснуть, но сон не шел. Я лежал в полудреме, стуча зубами от холода и вздрагивая от каждого ночного шороха. Неожиданно из плотно укутанного облачностью неба послышалось тревожное курлыканье. Журавли возвращались на север и, не видя друг друга в плотной облачности, обменивались звуковыми сигналами, возможно, они кричали. «я здесь, я здесь». Полгода назад, когда птицы уходили на юг, я попал в плен, в их появлении над собой я увидел символ – знак своего возвращения. Я еще долго думал о хитросплетениях человеческой судьбы, пытаясь осмыслить прошедшее. Под утро усталость взяла свое, и я выключился на короткое время.

Светало, я грыз сухофрукты, запивая их остатками воды, и обдумывал план действий.

Определив направление, я выполз из оврага по крутому склону, пригибаясь и прячась за кустарником, медленно пошел на восток.

Удивительно, то ли проводник хорошо знающий местность выбрал правильный маршрут, то ли спасительный покров моего «ангела» хранил меня, но я не встретил никаких укреплений или постов. Судя по всему, оборону русских мы миновали еще с Джемилем, и сейчас я шел по «ничейной» территории – это внушало некоторую надежду, план почти удался.

Встало весеннее солнце, потеплело. Я шел уже несколько часов без капли воды и понятия не имел – куда направляюсь. Унылое мартовское светило скрылось за тучами, поднялся ветер. Наконец, сдуваемый порывами, я вышел на вершину холма, откуда открылся вид на небольшую деревню. Обойти ее – значит сделать многокилометровый крюк, и какой смысл, надо было рискнуть. Даже если в деревни нет немцев или румын, солдат противника там точно не должно быть. «Пан или пропал», у каждого в жизни есть свой маленький Рубикон! С опаской я пошел вниз и, войдя в деревню, постучал в ближайший дом. Навстречу вышел пожилой, старше Джемиля, татарин со своей хозяйкой. Остатки моей национальной одежды ввели их в заблуждение и дед, увидев своего земляка, что-то спросил.

Я мог сносно понимать по-русски, так и не научившись говорить, но татарский язык был для меня загадкой, подобной орнаменту арабской вязи. Мне было бы проще изъясняться на латыни.

Я попробовал заговорить на ломаном русском, вид татарина, коверкающего русские слова, насторожил старика и он, посмотрев с недоверием, еще что-то сказал по-своему. Тогда я стал разговаривать по-немецки. Мои лингвистические опыты ввели татар в окончательный ступор, заметив, что оружия при мне нет, и я не проявляю агрессивность, дед жестом пригласил зайти меня в дом. Я заметил, что хозяйка не вошла с нами, а направилась со двора.

Через некоторое время двери открылись, и в дом вошли несколько вооруженных человек в немецкой военной форме, надетая на них форма действительно была германской, только старого покроя. Вошедшие, вместо того чтобы заговорить со мной по-немецки, заговорили со стариком на языке татарина.

Как узнал потом, я был задержан солдатами местной татарской роты самообороны. К сожалению, там не было немецкого офицера, а никто из местных не понимал по-немецки. Как мог, я попытался объяснить, что являюсь немецким летчиком, бежавшим из плена. Меня обыскали и поместили в сарай под охраной двух бойцов. Через некоторое время мне принесли кружку воды, кусок восточного хлеба и немного прелых овощей.

Несколько дней я пробыл в новом плену, меня не допрашивали и не выводили из сарая, так что нужду приходилось справлять на месте. Рацион не был разнообразным. вода, хлеб, овощи. В сарае было немного сена и это спасало меня от ночного холода.

Наконец, в хлев зашел немецкий унтер-офицер, меня посадили на машину и привезли в симферопольскую военную комендатуру. В тот же день меня посетил майор Вернер, представившийся штабным офицером 11-й армии. Я рассказал свою историю, избегая подробностей своих взаимоотношений с Анной, а также, не делая акцент на активной врачебной деятельности в русском плену. Вернер часто прерывал рассказ, задавая вопросы и интересуясь деталями.

Какое наслаждение иметь возможность свободного общения на родном языке после стольких месяцев изоляции. Прощаясь, майор заявил, что, в целом, удовлетворен моей историей, но, поскольку идет война и возможны любые провокации врага, информацию необходимо проверить. Он пообещал сделать запрос в часть и осуществить прочие формальности. Я попросил также известить семью.

Меня перевели в немецкий госпиталь, находившийся в здании бывшей школы, и выдали солдатскую форму без погон. Я как бы находился под домашним арестом. В течение недели или более меня несколько раз навещал майор Вернер. Однажды он даже принес бутылку местного крымского вина из ялтинских подвалов. По его умению вести беседу и узнавать нужное я понял, что он не просто штабной майор, а, возможно, дипломат или офицер Абвера. Мы много говорили на различные темы, но больше всего о текущей ситуации в Крыму. Вернер расспрашивал меня о русских в Севастополе, о настрое простых солдат, их отношении к немцам и своим командирам.

Я рассказал, что русские далеко не варвары, но у них воюет много восточных народов. Есть обиженные большевистской властью. Но и они немцев считают фашистами и завоевателями, а не освободителями. Русские храбры, скорее – упрямы, многие предпочтут смерть плену, а если сдаются, то не от большой любви к немцам, а назло сталинским комиссарам. Упаси бог сдаться в плен нашим солдатам или офицерам, их ждет неминуемая смерть.