Григорий Кисунько - Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

Пока Сербин произносил эту тираду, Иван Захарович отправил в рот еще одну таблетку валидола.

— Ну что ж, будем подстраиваться под новые сроки, — ответил я Сербину.

— Но учти, Григорий Васильевич, что за окончательные сроки по всей системе А-35 ты отвечаешь персонально, и я бы не советовал тебе либеральничать с такими вот молодцами, как Соколов.

Отпустив Соколова, Сербии и Горшков дружно принялись «изобличать» Шаршавина и Кузьмина в том, что они якобы мало помогают мне как генеральному конструктору, и вот, мол, наглядный пример: «В вашем же министерстве такие директора, как Соколов, срывают сроки, а вы и в ус не дуете, и заниматься этим делом вместо вас приходится нам здесь, в ЦК и в ВПК. Такое терпеть дальше нельзя. Своей бездеятельностью вы сами напрашиваетесь на оргвыводы». Похоже, что это было продолжение разговора, начатого до моего прихода.

Здесь я не выдержал и вклинился в разговор в защиту Шаршавина и Кузьмина в том смысле, что если говорить о помощи мне как генеральному конструктору со стороны Минрадиопрома, то она исключительно и единственно держится на Шаршавине, а помощь на уровне главка я стал ощущать только после того, как его возглавил Кузьмин. То есть помощь на уровне главка я, как генеральный конструктор, «не ощущал», пока начальником главка был Л. И. Горшков.

Уловив этот прямой выпад с моей стороны против Леонида Ивановича, Сербин поспешил оборвать мою речь, заявив, что мне не следует забивать себе голову всякими организационными вопросами: мол, твое дело — наука, а организационные дела предоставь решать нам, так что тебя мы больше не задерживаем.

Выйдя из кабинета Сербина, я мысленно старался понять: зачем меня вызывал Сербин? Чтобы согласовать со мной отсрочку на поставку бортовой аппаратуры? Но ведь это можно было согласовать по телефону. Этот вопрос так и остался для меня загадкой. Зато я однозначно уяснил себе, что Сербин с Горшковым решили убрать с занимаемых должностей Шаршавина и Кузьмина якобы с тем, чтобы усилить помощь мне как генеральному конструктору, а на самом деле — чтобы заменить их людьми, которые помогут развалить возглавляемые мною работы и окончательно свалить меня как генерального конструктора.

Вызов к Сербину выбил меня из намеченного распорядка рабочего дня; к тому же я был крайне возмущен той гнусностью, которую, используя меня в качестве ширмы, раскручивают Сербин и Горшков против Шаршавина и Кузьмина, — явно не без ведома остающегося в тени министра — моего давнего «друга» Калмыкова. Я даже подумал, что своим выступлением в защиту Шаршавина и Кузьмина навредил им, сам того не желая. По совокупности этих обстоятельств я почувствовал себя не в состоянии заняться чем-либо серьезным в оставшуюся часть рабочего дня и решил завернуть в поликлинику, вспомнив, что меня уже не раз приглашали на диспансеризацию, я обещал, но так и не смог выбрать для этого время.

Моя лечащая врач предложила начать с кардиограммы, а потом, дескать, решим — что делать дальше. После снятия кардиограммы я вернулся к кабинету лечащего врача и стал ждать вызова к ней после ознакомления ее с кардиограммой. Вскоре я увидел, как к ней прошла зав. терапевтическим отделением, а затем пригласили меня и объявили, что вынуждены меня немедленно госпитализировать. У меня оказалась «плохая» кардиограмма. Убедившись, что мне не удастся избежать госпитализации, я предложил назначить мне время явки в больницу на завтра, чтобы я смог сдать хранящиеся в моем сейфе секретные документы и отдать необходимые распоряжения моим замам.

Тем более что я субъективно чувствовал себя абсолютно здоровым и не было никаких оснований для экстренной моей госпитализации. Но врачи были непреклонны в своем решении. Они даже вызвали дюжих мужиков-санитаров с носилками, которые и доставили меня в санитарную машину. Так, лежа на носилках, в сопровождении врача, я был доставлен в кунцевскую кремлевскую больницу, где меня приняли в кардиологическое отделение. Я понял, что вся эта нелепая история произошла в результате неосознанной мной реакции нервной и сердечно-сосудистой системы на то, чему я оказался свидетелем в кабинете у Сербина.

А через несколько дней в том же больничном отделении мне составили компанию Шаршавин и Кузьмин, «освобожденные» от занимавшихся ими должностей в Минрадиопроме. От них я узнал, что вместо Шаршавина заместителем министра радиопромышленности назначен Владимир Иванович Марков; ему поручено возглавить подготовку проекта нового постановления ЦК и Совмина о противоракетной обороне, и он же подбирает кандидатуру на должность начальника главка, которую ранее занимал В. Н. Кузьмин.

Это был тот самый В. И. Марков, который возглавлял лабораторию, выполнявшую функции эксплуатационно-испытательного расчета на кратовской станции Б-200, где мне довелось в качестве технического руководителя осуществлять доводку точностных характеристик станции в октябре 1952 — феврале 1953 года в связи с вводом в нее новых волноводных распределителей. По окончании этих работ по моему предложению он был назначен ответственным представителем на головном объекте системы «Беркут», а после ухода Ф. В. Лукина с поста директора НИИ-37 (впоследствии НИИ дальней радиосвязи) Марков возглавлял этот институт в качестве его директора.

Марков зачастил ко мне в больницу с целью обсуждения (а вернее — навязывания мне) своих предложений к проекту постановления по ПРО. Главным из них было назначение А. Г. Басистова моим замом как генерального конструктора и начальником научно-тематического центра в возглавлявшемся мною ОКБ-30. Я возражал против этого предложения, исходя из того, что:

во-первых, назначение замов к генеральным конструкторам относится к номенклатуре не выше министерского уровня, а назначение начальника подразделения в ОКБ-30, а именно — начальника СБ-30, переименованного в НТЦ, является исключительно моей прерогативой как начальника ОКБ-30,

во-вторых, я хорошо знал Басистова в бытность мою начальником отдела зенитно-ракетных систем в КБ-1, когда мне пришлось отстранить его от руководства лабораторией с объявлением ему служебного несоответствия,

в-третьих, меня вполне устраивают замы генерального конструктора, с которыми мне довелось пройти от самых истоков работы по тематике ПРО, в том числе и начальник НТЦ (СБ-30) Яков Артемьевич Елизаренков.

Мне было ясно, что Марков выполнял задание более могущественных чиновников по внедрению в ОКБ-30 Басистова в качестве троянского коня.

Другим, поразительным по своей наглости, предложением предусматривалось мое «добровольное» сложение с себя полномочий начальника ОКБ-30 и передача их специально назначенному директору. Все это мотивировалось как якобы «помощь» мне в том, чтобы освободить меня от административных забот и дать возможность сосредоточиться непосредственно на научно-технических вопросах ПРО, оказавшись в роли просителя перед директором в вопросах кадрового и административно-хозяйственного обеспечения работ, за которые я ответствен перед правительством.