Федор Раззаков - Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации. За кулисами шоу-бизнеса

После двух тетрадей про Пипкина я взялся окучивать новую тему — покорение Дикого Запада. С начала 70-х это была одна из самых популярных тем в подростковой среде. А главным источником наших знаний об этом времени была “индейская” серия киностудии “ДЕФА” с Главным индейцем Советского Союза Гойко Митичем в главной роли. Плюс фильмы про Виннету, снятые в ФРГ. На почве этих фильмов я и “сдвинулся” — в 1976–1977 годах написал серию книг про индейцев: “Тропою слез” (про белого охотника Болла Сандена) и два романа “Джеймс — Твердая Рука” (про белого мальчика, сына переселенцев, попавшего к индейцам). Романы эти сохранились у меня до сих пор, но я не стану утомлять читателя отрывками из них. Приведу лишь короткий эпиграф, которым я сопроводил вторую книгу про Твердую Руку. Цитирую:

“Настороженная тишина пустынной прерии, быстрый бег лошадей, свист стрелы, воинственные крики. Все это есть в книге “Джеймс — Твердая Рука принимает бой!”, где много стреляют и в изобилии льется кровь, но, в полном соответствии с законами приключенческих книг, неуязвимым для вражеских пуль остается главный герой романа, мужественный защитник индейцев Джеймс — Твердая Рука.

Перед читателями встает картина борьбы золотоискателей небольшого американского городка Тоустона с индейцами племени дакота. Золотоискатели не гнушаются самыми подлыми средствами пытаясь захватить земли гордых дакотов”.

Летом 1977 года мои графоманские опыты продолжились. В июне меня угораздило сходить на фильм французского режиссера Филиппа де Брока «Картуш» с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли и с этого момента у меня появилось желание написать роман из серии “плаща и шпаги”. Свое новое произведение я назвал "Бесстрашный Банно" и предварил его следующим эпиграфом: "Все герои этой повести и события, происходящие в ней, вымышлены, хотя, может быть, и существовал такой человек, как Банно де Трауль, близкий друг знаменитого Луи-Доминика Бургиньона по прозвищу Картуш, который кончил жизнь в 1771 году на Гревской площади в Париже. Пережив своего друга, Банно де Трауль еще много лет странствовал по родной Франции, удивляя людей своим мужеством и ловкостью".

По мере моего взросления менялись и темы моих следующих книг. Интерес к историческим романам у меня иссяк и я увлекся современной тематикой. В итоге в 1978 году на свет появился роман из трех (!) книг про моих одноклассников, про ВИА “Осколки радуги”, который “лабал” музыку в родной мне школе N325 (кстати, одной из старейших в Москве). Название у книги было почти философское — “И был когда-то день…”. Ничего общего с прошлой моей “литературой” она не имела и напоминала нечто среднее между “12 стульями” (моя любимая книга) и “Трое в лодке, не считая собаки”. Об этом можно было судить хотя бы по эпиграфу: “Роман в жанре “обхохочешься”, не выдвинутый на соискание Государственной премии, Нобелевской премии и даже премии многотиражной газеты “Даешь!” по весьма туманным соображениям”.

В мае 1981 года закончилась моя мирная городская жизнь и я был призван в ряды Советской Армии. Полгода тянул лямку в учебке в Переславль-Залесском, затем полтора года служил в ракетных частях в Литве, в лесах под городом Таураге. Там ко мне пришло новое увлечение. В солдатской библиотеке я вдруг обнаружил книги о сталинских репрессиях, изданных в годы “оттепели” (в начале 60-х). До этого я краем уха слышал о Тухачевском, Блюхере, Мейерхольде, зверски замученных в сталинских застенках, а здесь оказались книги, где их трагическая судьба была описана в деталях. Напомню, на дворе стоял 1982 год, апогей “застоя”, когда о сталинских репрессиях в официальной прессе вообще не упоминалось. В итоге из армии я вернулся обогащенный серьезными знаниями (привнз с собой целую папку, посвященную “культу личности”). Именно с этой папки и начался мой личный архив, который теперь насчитывает уж не знаю сколько десятков тысяч публикаций по разным сферам жизни (культура, политика, спорт и т. д.). Именно этот материал и стал основой для выхода в свет моих многочисленных “Хроник”. Впрочем, не будем забегать вперед.

Параллельно увлечению историей (на этой почве я даже после армии поступлю на исторический факультет МОПИ), я продолжил свои литературные (или графоманские) опыты. Только теперь я решил уйти от эпических жанров и увлекся малыми формами, в частности — стихами. В армии их было написано мною около трех десятков. Темы были совершенно разные: о войне, о современности, даже пара-тройка политических. Но больше всего я любил писать юморные стишки, под любимого мною Владимира Высоцкого. В качестве примера приведу одно из таких, родившееся из под моего пера за два с половиной месяца до “дембеля” — 4 марта 1983 года. Название у него длинное: “Письмо крестьянина Ивана Запашного в Комитет советских женщин Валентине Терешковой”.

Дорогая Валентина! Я пишу тебе письмо,чтобы с тяжбой моей было все разрешено.Я хотя мужик отменный и широк в плечах,но беда пришла и ноне силы нет в руках.Я буквально весь извелся, мне ни встать, ни сесть,дети малые по лавкам плачут: “Тятя! Есть!”Я ж от горя к “бормотухе”, на работу — нет!Помоги мне, Валентина, дай скорей ответ.Время ноныче такое, славные дела,наши шустрые ракеты — шмыг под облака.И спортсмены, и поэты, да и прочий люд,все хотят своей державе как-то подмогнуть.И в то время как повсюду помощь делом, словом,тут моя супруга Клавка блудит с Харитоном!Валентина! Не брешу я! Не хочу я зла!Я вчерась их обнаружил на задах двора.Шел я мимо, слышу в сене переброс словами,глядь, а он ее, бесстыдник, лапает руками.Платье рядышком лежит, вот божуся вам,лишь исподнее на ней прикрывает срам.Харитон змеей обвил выступы ее,а она сопит под ним и вторит: “Яще!”Валентина, я не знаю, как бы вел себя,муж ваш, если бы застал вас посередь двора,и не просто нагишом, а в блудливой позе…Извиняйте, если груб в этой своей просьбе.Ну, а как извольте быть мужу и кормильцу,если грудь твоей жены мнет чужое рыльце?Если ты пришел домой после стольких дней,глядь, жена лежит бревном и мужик на ней.Вот и я тогда взревел, как ведьмедь в лесу,гаркнул им обоим: “Встать! Смирно! Удавлю!”Но, с собою совладав, и, сглотнув слюну,я сказал ей: “Сука ты!” — и пошел в избу.Я ведь чую это все с Клавкою не вдруг,Степанида ей дала книжку “Милый друг”.Только как же в соцстране этакий обман?Мало что там написал ентот Мопассан?Эту книжку бы изъять, и подобно ей,чтоб не портил зарубеж нашенских кровей,ведь скотина Харитон тоже, небось, чтец,на чужой жене теперь мастер и игрец!Валентина, объясни, что же вы за племя?Нет Христа на вас, иль в вас живо блуда семя?Или только у моей нрав такой блудливый,ведь, по правде, Харитон соплеист плешивый.Я пишу тебе письмо, сам к скамье примерз,на бумаге этой капли от мужицких слез.Рядом малые шумят: “Тятя, мамка где?”Валентина, подскажи, что ответить мне?!

Таких “писем” у меня было написано несколько и все они пользовались бешенной популярностью среди моих однополчан. Они прекрасно ложились под гитару и мы горланили их и даже тайком записывали на магнитофон. Если бы эти записи попались на глаза офицерам, нас могли ждать крупные неприятности, поскольку подобное творчество в те годы каралось весьма сурово. О чем говорить, если слушать записи Высоцкого в армии было запрещено. А тут какой-то солдат строчит песни на его манер, да еще всуе поминает Комитет советских женщин во главе с самой первой женщиной-космонавтом Терешковой. Но страха у меня не было абсолютно никакого и я кропал стихи направо и налево. Приведу еще одно, не менее юморное “письмецо”, легшее на бумагу 24 марта 1983 года. Автором письма выступала та самая супруга Ивана Запашного Клавдия, которая блудила с Харитоном. Честно говоря, я не помню когда было написано это письмо — то ли до блуда, то ли после — всяком случае из него следовало, что в семье Запашных все “о’ кэй”. Клавдия писала его из Москвы, уда они с Иваном отправились за покупками. В роли адресата выступает та самая Степанида, которая снабжала Клавдию запрещенной литературой.