Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники
Сильное впечатление на меня произвел прием депутации от Преображенского полка. К ней вышел Родзянко, сказавший своим громовым, но охрипшим от бесчисленных речей голосом несколько общих фраз о том, что солдаты теперь свободные граждане и что свобода налагает обязанности перед родиной, которую все граждане должны защищать до последней капли крови и т. д.
Речь Родзянко была покрыта громовым «ура» преображенцев. Но как только Родзянко ушел, перед выстроенной шеренгой преображенцев влез на стул какой-то тщедушный еврей и, отрекомендовавшись меньшевиком, стал произносить длинную и малопонятную солдатам речь о значении революции для победы пролетариата в его классовой борьбе с буржуазией. Солдаты добродушно улыбались ему, как и Родзянке, а когда он кончил, наградили и его громким «ура».
Меньшевика на том же стуле сменил другой еврей, лохматый и страстный, по-видимому, большевик, начавший свою речь словами: «Не слушайте разных Родзянок, этих толстосумов, призывающих вас проливать свою кровь за их интересы». Говорил он с еврейским акцентом, но простым и понятным языком, призывая своих слушателей покончить с войной и расправиться со своими внутренними врагами, «помещиками и буржуазией».
По лицам солдат, еще не привыкших к революционным речам, было видно, что этот оратор-демагог пришелся им по сердцу, и когда он, весь потный и красный от революционного пыла, соскочил со стула, то раздалось «ура», гораздо более восторженное, чем после речей Родзянко и тщедушного меньшевика.
Из первых дней революции мне вспоминается чувство, близкое к отчаянию, охватившее меня, когда я прочел в газетах «Приказ № 1», совершенно разрушавший дисциплину в армии. В этот день я встретил в Таврическом дворце своего старого знакомого еще по университетским кружкам, Н. Д. Соколова. Зная, что он состоит членом Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, я с раздражением напал на него:
— Какой дурак составил этот приказ!
— Почему дурак? — с обидой в голосе ответил он. — Я напротив считаю этот документ прекрасным, поддерживающим в войсках революционную дисциплину.
Я еще не знал, что одним из составителей рокового приказа был мой собеседник, которого я невольно обозвал дураком.
Вскоре после образования Временного правительства, вернувшись домой после какого-то ночного заседания, я проспал больше обыкновенного и был разбужен в 8 часов утра телефонным звонком.
— Алло?
— У телефона Демьянов, товарищ министра юстиции… Владимир Андреевич, хотите быть сенатором? А. Ф. Керенский решил пополнить Сенат свежими людьми и поручил мне сделать вам это предложение.
Стоя в ночной рубашке возле телефона, я совершенно опешил от такого неожиданного предложения и удивленно переспросил:
— Сенатором?
— Ну да, сенатором, что же тут удивительного?
— Бог с вами, Александр Алексеевич, какой же я сенатор? Я даже не имею юридического образования.
Демьянов продолжал настаивать, сообщив мне, что я буду назначен сенатором 2-го департамента, ведающего крестьянскими делами, и что я, как земский статистик, должен хорошо знать крестьянскую жизнь. Я же возражал ему, что хотя и знаю крестьянскую жизнь и хозяйство, но никогда не занимался вопросами крестьянского права, служащими предметом обсуждения 2-го департамента Сената.
В конце концов я категорически заявил, что ни под каким видом в сенаторы не пойду.
Мой телефонный собеседник был, видимо, крайне озадачен моим отказом и спросил меня:
— Ну, а кого бы вы нам посоветовали назначить во 2-ой департамент Сената?
Тут уже я был озадачен: никогда на эту тему не размышлял. Однако бросил случайно мне пришедшую в голову мысль:
— В вопросах крестьянского права гораздо компетентнее нас, земских статистиков, провинциальные присяжные поверенные, которым постоянно приходится вести крестьянские дела.
— А кого бы вы могли рекомендовать?
— Например, Ф. В. Татаринова, который долго был орловским земцем, а затем сделался провинциальным адвокатом.
На этом кончился наш разговоре Демьяновым, а через несколько дней я прочел в газетах о назначении Татаринова сенатором.
Я не упомянул бы об этом незначительном эпизоде, если бы он не был характерен для легкости, с какой производились революционной властью назначения на высшие государственные посты. Я далек от мысли осуждать за это министров Временного правительства. Конечно, оно не могло оставить органы власти в руках, ему враждебных. В частности, Сенат, высший орган административной и судебной юстиции, в течение двух царствований комплектовавшийся почти исключительно реакционерами, несомненно подлежал пополнению новыми людьми. Но откуда их взять?
Депутаты и общественные деятели, неожиданно оказавшиеся у власти, не готовились заранее к той роли, которую им пришлось играть. И они естественно стали искать новых людей среди своих добрых знакомых, к которым они относились с доверием. Если при старом режиме карьеру делали люди, далеко не всегда пригодные для ответственных постов, то революция в этом отношении не внесла ничего нового. Только у карьеристов старого режима, благодаря существовавшим иерархическим правилам, все же был некоторый служебный стаж, а для революционной карьеры и этого стажа не требовалось.
Так бывало при всех революциях. Возможно даже, что наше революционное правительство отличалось наименьшим легкомыслием в своих назначениях.
Что касается Ф. В. Татаринова, получившего сенаторское звание по моей протекции, то оно ему весьма пригодилось, когда, во время гражданской войны, он служил небольшим чиновником в деникинском управлении. Ибо сенаторы, независимо от занимаемых ими должностей, получали повышенные оклады…
Весной 1917 года тяжко заболел секретарь ЦК кадетской партии, А. А. Корнилов, и я был избран на его место.
В это тревожное время должность секретаря ЦК кадетской партии была крайне ответственной, ибо наш ЦК представлял собой единственную организованную общественную силу, противостоявшую всему, как снежный ком возраставшему, социалистическому сектору русской общественности, который имел объединявший его центр в Совете рабочих и солдатских депутатов.
Хотя у меня был помощник, молодой Г. В. Вернадский (ныне профессор русской истории в одном из северо-американских университетов), составлявший протоколы заседаний и заведовавший канцелярией, но и лично у меня было много работы, так как деятельность ЦК разрасталась чрезвычайно. Помимо постоянных заседаний, на которых обсуждались важнейшие вопросы внутренней и внешней политики, комитет занимался изданием популярных политических брошюр, а его члены выступали на митингах в Петербурге и ездили для пропаганды в провинцию.
Партийная работа стала поглощать почти все мое время. К тому же комитет Петербургской стороны, в котором я работал в первые дни революции, прекратил свое существование, а на своей службе в министерстве путей сообщения, где все дела остановились, я показывался редко. Продолжал работать по-прежнему лишь в беженском отделе Союза городов, но и то недолго: наши клиенты несчастные, забитые белорусские беженцы, под влиянием революции «самоопределились». Выбрали из своей среды комитет и потребовали передачи им всего дела помощи. Некоторое время я сопротивлялся. Созывая членов этого комитета, доказывая им нелепость организации, в которой пособие распределяют люди, сами его получающие. Но мои клиенты ни на какие уговоры не шли, недвусмысленно обвиняя меня, что я потому не хочу им уступить, что кладу себе в карман ассигнуемые им деньги. Беженцы жаловались на меня в Совет рабочих и солдатских депутатов, который предложил какое-то компромиссное решение. Однако создалась такая невыносимая атмосфера и такой хаос в налаженном ранее деле, что я вынужден был сложить с себя свои полномочия. Таким образом, на время я целиком отдался партийной работе.
Кадетская партия была единственной из несоциалистических партий, сохранившая свою организацию после государственного переворота. Понятно, что ряды ее стали расти почти так же быстро, как росли ряды партий социалистических за счет элементов, им совершенно чуждых идеологически. Называться социалистом прежде было опасно, а теперь стало выгодно. И множество людей, ничего общего не имевших ранее с социализмом, теперь выбирали себе социалистические ярлыки. В ряды социалистов стали перебегать и некоторые кадеты. Не все, однако, решались сделать слишком резкое политическое сальто-мортале на крайнюю левую. Но к их услугам были более умеренные социалистические партии, как партия народных социалистов, или вновь образованная Плехановым партия «Единство». В этих партиях можно было, не изменяя своего отношения к самому важному вопросу о войне, приобрести весьма удобный для того времени социалистический ярлык и приобщиться к победоносному социалистическому блоку.
