Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули
Другой вопрос, который неизбежен в связи с критикой Кирилла Владимировича, почему среди главных его обвинителей был один из главных заговорщиков и три активных членов масонского «Великого Востока»? Например, В. А. Половцов умудрился вступить, в России и в эмиграции, в шесть масонских лож: «Великий Восток народов России», «Астрея», «Друзья Любомудрия», «Англо-Саксонская ложа», «Ложа Международной Шотландской филантропии» и «Гермес», одним из основателей которой он был[1161]. Совершенно не понятно, зачем такому отъявленному масону было так усиленно компрометировать Кирилла Владимировича, если бы последний был союзником революции. Усиленная компрометация великого князя из уст революционных и масонских кругов, рассказы о его «бантах» и «красных флагах» могут быть объяснены главным образом тем, что великий князь Кирилл Владимирович был четвёртым, после императора Николая И, наследника цесаревича Алексея Николаевича и великого князя Михаила Александровича, претендентом на русский престол. Таким образом, компрометация в 1917 году была призвана не допустить воцарения Кирилла Владимировича. Дальнейшее муссирование этих домыслов в русской эмиграции было вызвано развернувшейся борьбой между великими князьями Кириллом Владимировичем, провозгласившим себя «императором в изгнании», и великим князем Николаем Николаевичем, являвшемся к тому времени фактически республиканцем. Эта борьба не имеет никакого отношения к изучаемому нами вопросу.
Но крайняя сомнительность истории с красным бантом вовсе не означает, что приход великого князя в Государственную Думу никак не отразился на успехе февральского переворота. Наоборот, независимо от истинных намерений великого князя, его приход в Таврический дворец был расценен большей частью русского общества как окончательное падение монархии. Тот же В. А. Половцов довольно верно выразил впечатление от появления великого князя в Таврическом дворце: «Появление Великого Князя [в Государственной Думе] было понято как отказ Императорской Фамилии от борьбы за свои прерогативы и как признание факта революции. Защитники монархии приуныли»[1162].
Это чувство выражено и в письме императрицы к Николаю II № 651: «Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Эк.[ипажем] и стоит за них»[1163].
Поступок великого князя Кирилла Владимировича получил такую оценку ещё и потому, что 1-го марта над императорским Зимним дворцом был поднят красный флаг, а представители союзных держав Франции и Англии де-факто признали Временный комитет Государственный Думы. Тогда же это сделали и США, посол которых Д. Френсис поспешил назвать переворот «самой изумительной революцией в истории»[1164].
Таким образом, можно констатировать, что приход великого князя Кирилла Владимировича в Таврический дворец, его встреча с Родзянко и заверения в лояльности новому правительству подпадают под определение Талейрана: «C’est plus qu’un crime, c’est une faute» (это больше чем преступление, это — ошибка»).
Но, кроме политической ошибки, великий князь Кирилл Владимирович в февральские и мартовские дни совершил моральный проступок, на наш взгляд гораздо более тяжёлый, чем его приход в здание Государственной Думы. За всё время грозных событий великий князь Кирилл Владимирович ни разу не посетил Александровского дворца, ни разу даже не попытался встретиться с Государыней, ни разу не поинтересовался состоянием здоровья царских детей, наследника престола. Собственно, в этом Кирилл Владимирович тоже не был оригинален. Кроме великого князя Павла Александровича, никто из великих князей не посетил императорскую резиденцию в Царском Селе и не встретился с императрицей. Конечно, на то были и объективные причины. Но не вызывает сомнений, что в грозные дни зимы-весны 1917 года великокняжеские представители Дома Романовых больше думали о политической суете, чем о реальных носителях монархической власти. Равнодушие великого князя Кирилла Владимировича к Царской Семье выделяется из общего ряда тем, что он был одним из старших членов династии и тем, что вверенный ему Гвардейский Экипаж нёс охрану императорской резиденции в Царском Селе.
Глава 5
Отречение, которого не было
Вечер-ночь 1-го марта — утро-день 2-го марта. Среда-четверг. Псков. Собственный Его Императорского Величества поезд
ПРИБЫТИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II В ПСКОВ
Собственный императорский поезд Литера «А» прибыл в Псков гораздо позже, чем его там первоначально ожидали. В первый раз о том, что ожидается прибытие литерных поездов в Псков, мы узнаём из разговора полковников Бармина и Карамышева 1-го марта 1917 года в 12 часов 30 минут. Тогда Карамышев сказал Бармину, что литерные поезда не пропущены через Малую Вишеру, повернули назад, идут через Бологое на Псков: «ожидаем между 16-ю и 17-ю часами»[1165].
Не трудно подсчитать, что поезда должны были находиться в пути между Бологое и Псковом примерно 4 часа (Воейков утверждал, что между станцией Дно и Псковом было 3 часа езды). На самом деле, поезд Литера «А» прибыл в Псков только в 19 часов 55 минут, то есть на 4 часа позже. Единственным объяснением столь долгой задержки могли быть события на станциях Бологое и Дно. Кстати, во время допроса Воейкова ВЧСК на заявление Воейкова о прибытии в Дно литерного поезда в 18 часов вечера председатель Комиссии Н. К. Муравьёв резонно спросил: «Ваш поезд, должно быть, был задержан»? На что Воейков поспешил ответить: «Нет, всё было нормально»[1166].
Обстановка вокруг императорского поезда во время его прибытия в Псков была совсем не характерна для обычных встреч царя. Воспоминания полковника А. А. Мордвинова дают некоторое представление об этой встрече: «Был уже вечер, около семи с половиной часов, когда императорский поезд подходил к Пскову. Будучи дежурным флигель-адъютантом, я стоял у открытой двери площадки и смотрел на приближающуюся платформу. Она была почти не освещена и совершенно пустынна. Ни военного, ни гражданского начальства (за исключением кажется губернатора), всегда задолго и в большом числе собиравшегося для встречи Государя, на ней не было.
Где-то по середине платформы находился, вероятно, дежурный помощник начальника станции, а на отдалении виднелся караульный солдат»[1167].
Отсутствие почётного караула и представителей военного и гражданского начальства говорит о многом. Воспоминания Дубенского в целом совпадают с воспоминаниями Мордвинова: «Мы после 7 часов вечера стали подходить к древнему Пскову. Станция темноватая, народу немного, на платформе находился псковский губернатор, несколько чинов местной администрации, пограничной стражи, генерал-лейтенант
