Михаил Сабаников - Письма. Дневники. Архив

Так дело шло многие годы к взаимному, кажется, удовольствию русских и братских, очень нередко роднившихся между собой и вступавших друг с другом в браки. Кстати, любопытный факт. Русские женщины за бурят не идут, но русские мужчины сплошь да рядом берут буряток в жены и очень часто обурячиваются совершенно. В Благовещенске мне рассказывали как раз обратно про китайцев. Они с ума сходят от русских женщин, и наши казачки охотно идут за них замуж, при чем китаец для этого меняет веру, срезывает свою косу и, в восторге от оказанной ему чести, боготворит свою русскую жену и работает на неё, как раб. Говорят, многие казачки, зная это, и идут «из тяжелой жизни – на лёгкую».

Года два, три тому назад братским через их начальство был задан вопрос – желают ли они записаться в казаки или причислиться в крестьяне? Братские подумали, порядили и ответили: «Нам жить у батюшки белого царя очень хорошо и вольготно, стыдно нам каких-нибудь от него милостей просить, много ему мы благодарны и желаем только, чтобы всё осталось, как теперь есть, и нам числиться инородцами». Ответ был перепровождён честь честью в Питер. Как там отнеслись к нему, неизвестно, но братские думали, что всё дело улажено, и их больше трогать не станут. Между тем, не тут-то было: Петербургские канцелярии всё время, очевидно, работали, пилюлю, присланную хитрыми братскими, жевали да переваривали, а в нынешнем году хвать, прислали крестьянских начальников и распоряжение – «переименовать бурятские инородческие управления» в «крестьянские волостные правления» и предложить всем братским расписаться по вновь учреждаемым в замену управлений правлениям. Казалось бы, дело яйца выеденного не стоит, просто петербургскому чиновнику надоело помнить, что вот, мол, в Забайкалье есть не правления, а управления, и нет даже крестьянских начальников. Послать туда крестьянских начальников, и всё тут. Так многие из русских и объясняют присылку крестьянских начальников в местности, где крестьян нет. Проницательные братские, однако, такой пошлости и глупости со стороны белого царя не допускают и рассуждают так. Сейчас мы воинской повинности не отбываем и никто к нам «приселить» на нашу землю посторонних людей не смеет. Попади мы в разряд крестьян, придется и воинскую повинность отбывать и, что еще хуже, будут к нам в наши якобы волости, причислять и приселять новоселов, как то делается теперь с крестьянами. Теперь мы на двор имеем более 100 десятин, и нам иначе, при нашем кочевом образе жизни, нельзя, а когда наприселяют к нам русских, и окажется на семью по 15 десятин. Между тем, на каком же это праве? Раз земля дарована нам в полную, вечную и потомственную собственность и государственной никогда не числилась? Надо сказать, что и русские многие объясняют штуку таким образом. Взбунтовались мирные буряты. Крестьянских начальников принимать не хотят, и послали 600 человек депутатов в Читу к губернатору протестовать. Протест губернатором принят и переслан генерал-губернатору. Между тем, братские готовятся идти и до самого царя, если местные власти резону не примут. «Как же вы пойдете, ведь ваших депутатов губернатор, пожалуй, не пустит?» – спросил я одного братского, который подошел ко мне в Харамангуте справиться, не слыхал ли я, что в Чите теперь их депутаты делают. «Как же это можно. У братских много есть своих в Москве и Петербурге, те за нас заступятся!» «Кто же это такие?» «Много братских в Университете учатся, много докторов, у братских богатых и ученых в Москве и Петербурге – сила!»

Уж такая ли это сила? – Поживем – увидим. Кажется, надеются на заступничество Ухтомского.[31] Если всё так, то интересно бы заглянуть в мозги этих петербургских чиновников, всеми силами старающихся невесть зачем насадить у нас частную собственность и немилосердно карающих бедных Полтавских и Харьковских мужиков, не способных никак усвоить основы сего «священного и неприкосновенного» права, и с другой – совершенно забывающих о сем «непоколебимом фундаменте общественного и государственного порядка» там, где, так или иначе, это право уже имеется налицо, но неудобно для каких-либо их чиновничьих соображений.

Что тебе сказать про Зею? Я никак не думал, что это такая большая река. Она положительно шире Днепра (выше Киева), а у своего устья шире даже Амура (выше Благовещенска). Первый день берега были все низменные, поросшие деревьями и кустами, и вид мне очень напоминал Днепровские виды между Минской и Киевской губерниями, с той только разницей, что тут нет тех унылых бесконечных отмелей, которые на Днепре всегда видны либо на одном, либо на другом берегу. Левый берег Зеи был ранее заселен китайцами, но после «войны» их выгнали, деревни сожгли, и теперь эта местность заселяется русскими, преимущественно казаками.

В Благовещенске я писем не получил. Телеграмму нашел только одну – твою, относительно моей поездки в Пекин (которая, по-видимому, не состоялась бы по целому ряду причин). Между тем, я ждал более подробных и обстоятельных сведений. Надо бы мне поворчать немножко за твою телеграмму… Подумай, и реши сама, только по чести и без снисхождений… Ну, да как я могу на тебя ворчать, когда самой моей любимой, сокровенной мечтой во время пути была ты? Что ты делаешь? Скучаешь ли? Возишься с ребятами? Как будешь рада моему возвращению? Одним словом, когда мне хочется забыться и почувствовать себя довольным и счастливым, чтобы мне было хорошо, хорошо, я переношусь мыслью к тебе и детям – дети и ты, ты и дети, в самых разнообразных видах, условиях, положениях, настроениях…

А телеграмму ты послала с хитростями – из Курска, а не из Иванина, вероятно, посылал Бор. Як.?[32] Ох, уж и тонкий вы народ женщины! Скажу только, можно было бы этого не делать, а затем обнимаю тебя крепко и крепко и прошу верить, что глупостей и неосторожностей я делать не буду, без надобности рисковать не стану… ну, а тоже и депешами такими руководиться не могу. Ты это хорошо знаешь, и не уважала, и не любила бы меня, если бы было иначе. Обнимаю тебя, мою любимую, крепко, целую нежно, моя ненаглядная женка, подруга и товарищ.

М. Сабашников

Поклон всем знакомым в Никольском и Борщне и пр. местностях Рос. Имп.

24 июля, пароход Джалта

Сейчас мы подъедем к Благовещенску. Первым делом пойду на почту за письмами. Что-то они мне принесут? Ведь с самого моего отъезда я получил всего только одно письмо, это твое, адресованное в Макавеево.

Со времени моего последнего письма с фотографичекой карточкой, писанного тоже на Зейском пароходе, я не имел случая отправить тебе письма, а потому и не писал тебе более двух недель. Что же делать, с приисков за это время почта вовсе не отправлялась, и я с собой везу в Благовещенск всю почту за первую половину июля. Напишу тебе хорошенько, подробно сегодня вечером по прочтении ожидаемых писем. Теперь же пишу больше, чтобы обнять и поцеловать тебя и детей наших. То-то ребята изменились, должно быть! Пожалуй, не только они меня не узнают, но и я их, когда вернусь. Сергей-то, впрочем, уже не меняется так скоро, а Нинушка, та, конечно, преобразится, моя белобрысенькая, синеглазая девочка.