Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

После окончания пансиона она намеревалась учиться дальше. Но женщин в Императорский варшавский университет не принимали. Очень немногие, собравшись с духом, уезжали за границу, но она не знала, что конкретно ее интересует, да и смелости — отважиться на подобный шаг — не хватало. Будь жив отец, она, быть может, нашла бы в нем советчика в размышлениях о будущем. Мать же всецело поглощена заботами, как выдать замуж старших девочек, ей не до ее проблем. А значит, принимать решение приходится самой, и следует признать, она умела со всей основательностью изобретать для себя неисчислимые обязательства.

У нее всегда были ярко выраженные педагогические способности, вместе с подружкой Анджеей Аскенази, сестрой Шимона, известного историка, они и взялись заниматься с молодой порослью семь. Они брали детей: Камилку и Стася Горвицев, а также Розу и Геню Аскенази, вели их в сад минеральных вод в Саском парке. После того как лечившиеся приняли утреннюю порцию воды, там наступала тишина и покой. Дети слушали истории, которые им рассказывали девушки, после чего им позволялось поиграть, а девушки могли в это время предаться самообразованию, читая вслух немецких и французских классиков, поскольку знали и тот и другой языки.

Позже Янина закончила известные «фрёбелевские курсы» Казимиры Яхолковской, ученицы Фрёбеля[18], и стала проводить занятия комплексно: по разным предметам, — что-то вроде частной подготовительной школы для детей близких. Вовлеченная в общественную работу известной деятельницей Эстер Голд (в будущем Стружецкой), учила читать и писать бедную еврейскую девочку.

Но самое важное — через два года после окончания пансиона, в 1890 году, она благодаря стараниям своей бывшей учительницы Ядвиги Щавиньской-Давид, поступила в так называемый Летучий университет. Знаменитое подпольное учебное заведение, организованное и руководимое Щавиньской, играло важную роль в формировании молодежи, особенно девушек — отсюда его знаменитое шутливое прозвище «бабский». Тайные лекции, которые читались лучшими профессорами, проходили по частным домам и оплачивались слушательницами в складчину. Особенно популярными были лекции Адама Марбурга — историка философии. Он был не только известным специалистом в своей области, но и великолепным лектором. Похоже, своим красноречием он увлек слушательниц. Больше, скорее, поэтому, а не из любви к предмету, который он читал, Янина Горвиц решила изучать философию.

Начало, правда, было малообещающим. На занятиях она появилась посреди академического года, на четырнадцатой лекции. Без всякой подготовки, быстро конспектировала лекцию, стараясь, не очень при этом полагаясь на результат, понять, о чем говорит профессор. Через месяц было «повторение пройденного». Следовало ответить, на чем основана философская система Юма и Декарта. Беспорядочные записи не очень-то помогали. Выяснилось, Янина и понятия не имеет о теме. Чувствуя себя уязвленной перед остальными слушательницами, она поймала Марбурга, отвела его в сторонку и напрямик спросила, есть ли вообще смысл ходить ей на его занятия, поскольку она занимается не с самого начала. Он ей ответил, что наука — область без границ, без начала и конца. Начинать свой путь надо с того места, где находишься, и, преодолевая трудности, двигаться дальше. Посоветовал ни в коем случае не отказываться, продолжать трудиться. А в следующие годы она уже слушала лекции еще и по психологии, истории, логике, теории познания, делая такие успехи, что Марбург поручил ей перевести эссе немецкого философа Германа Себека «Метафизические системы и их отношение к опыту», впоследствии опубликованное в очередном томе Философской библиотеки.

Поразительно, но у меня в доме эта книга есть, тот самый истрепанный и рассыпающийся томик На титульном листе посвящение: «Уважаемой Янине Горвиц-Морткович, Нестору философии в доме ста тридцати пророков в Кракове, на память об одном вечере ранней весны 1945 года, с глубоким уважением и благодарностью». Подпись неразборчивая. Дата — 6 марта 46. Не знаю, что с такой благодарностью напоминал тот вечер ранней весны 1945 года. Шла война, я находилась в Седлицах и ждала, что найдется кто-нибудь из близких и заберет наконец меня от дяди. Зато в марте 1946 года я была уже в Кракове и помню, как в дверях нашей квартиры на Крупничей 22, в Доме писателей, появился маленький старичок с букетиком фиалок и с этим самым томиком в руках. Он был давним поклонником бабушки, разыскал эту книгу в каком-то антикварном магазине и прибежал обрадованный с визитом. И как раз в тот день в нашем доме бушевал пьяный Галчиньский, носясь с криком, что всех убьет. «Застрелю вас, пани Янина, и вас, пани Ханка, застрелю Иоасю. Ничего не останется в этой стране, кроме сраных кооперативов», — вопил он. Когда перед ним предстал старичок, прозрачный, как призрак, он испугался и умолк Потом мы все долго сидели за столом, поэт еще жаловался, а поклонник бабушки что-то говорил ему шепотом на ухо. Вот так они мне и запомнились. Единственным слабым доказательством того, что все это мне не приснилось, остались истлевшие страницы «Метафизических систем».

Почтенный директор Войчех Гурский, вручая Юлии аттестат зрелости Макса, сказал ей на прощание: «Вы сняли с моей головы терновый венец». Вскоре после этого семнадцатилетний Макс уехал на физико-математические курсы в Гент. Ему было восемнадцать, когда в 1895 году он вступил в Заграничный союз польских социалистов — эмигрантскую организацию, вокруг которой группировались проживавшие за границей социалисты. Там же, по его рассказам, впервые испытал репрессии за свои политические убеждения. Владельцы квартиры, где он снимал тогда комнату, увидав на стене у него портрет Маркса, отказали в жилье, и ему пришлось подыскивать себе более либеральных хозяев.

На Крулевской осталось четверо из детей. Пятнадцатилетний Стась еще ходил в школу. Семнадцатилетняя Камилка к этому времени сдала как раз выпускные экзамены. Лютек, которому было двадцать один, изучал геологию в Варшавском университете. И двадцатитрехлетняя Янина. Ее умничанья невольно отошли на задний план, когда наступила очередь Камилки прибавить хлопот. Тихоня оказалась самой упрямой из всех шести дочерей. Еще в детстве она решила стать врачом, но никто в семье к этому серьезно не относился. Когда после окончания пансиона она заявила, что у нее должен быть аттестат зрелости, без которого ей не поступить в высшие учебные заведения, это было воспринято как безобидная блажь. В течение года она освоила на русском языке четырехлетнюю программу гимназии и сдала экстерном экзамены на аттестат зрелости недружелюбной комиссии, получив золотую медаль. Все ее искренне с успехом поздравляли. Но когда она сообщила, что с осени собирается учиться за границей, в Цюрихе, потому что только там принимают девушек на медицинский факультет, в доме растерялись.