Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана

Вот и сейчас, в ожидании начала церемонии, Великий каган мерил шагами главный зал — он размышлял. Предметом его дум было отнюдь не предстоящее событие, а поход, в который только третьего дня он отправил половину тумена — верных до последнего вздоха людей, которые должны были узнать, насколько далеко сможет дойти армия кагана, насколько далеко не закат пустят ее народы, насколько сильно они убоятся имени великого Чингиза.

— Мой хан, присядь, отдохни. Сегодня великий день, а ты устанешь еще до начала торжества. Устанешь и не сможешь полностью насладиться каждым его мигом.

— Я не устану, девочка, пока ты рядом со мной.

Великий каган опустился на вышитые подушки и привлек Гулан к себе.

— Однако ты права, мне следует сейчас собраться с мыслями, дабы и в самом деле сделать сегодняшнее торжество незабываемым, великим, вечным… Но прежде скажи мне, Гулан, любишь ли ты меня?

— Да, мой хан. — Хатун гордо выпрямилась. — Я каждым мигом своей жизни доказываю тебе это.

— Но любишь ли ты меня?

— Больше самой жизни. Если бы у меня на это хватило сил, я бы отобрала тебя у всего мира, Чингиз…

Хан улыбнулся и обнял жену.

— Готова ли ты идти за мной на край света? Готова ли отдать за меня жизнь?

— Я уже отдала ее тебе. Где нет тебя — там нет и меня…

— Клянешься ли ты, дитя, что так будет всегда?

— Я клянусь тебе в этом, каган.

— Исполнишь ли ты любое мое пожелание, Гулан?

— Исполню, как исполняла и до сего дня.

— А большего мне и не надо…

Хан оперся спиной и возвышение и прикрыл глаза. Гулан-хатун взглянула на мужа из-под ресниц. «Он что-то задумал. К добру это или к худу, неведомо. Но он в моих руках… Будь начеку, Гулан!»

За стеной взревели трубы — караван старшей жены хана вошел во дворец. Чингиз открыл глаза.

— Идем, дитя. Ты вдохновила меня, тебе и сопровождать меня повсюду.

Гулан послушно встала. Великий каган поправил на плечах тяжелый церемониальный наряд, взял в руки узкую плеть, которую считал для себя счастливым амулетом, и за руку с Гулан вышел к воинам. Вновь взревели трубы, и их рев повторила сотня глоток — монголы приветствовали Великого хана.

Реяли на ветру конские и волчьи хвосты на высоких древках, горели костры, за стенами дворца шумел ветер. Хан окинул взглядом воинство, задержался на лицах старшей жены и ее сыновей, перевел глаза на нойонов…

— Воины мои, — голос Великого кагана перекрыл все иные шумы и, казалось, заставил стихнуть даже неутомимый полуночный ветер. — День сей для меня прекрасен. Ибо сегодня я укажу старшего из наследников, укажу того, кто станет каганом после меня.

Бортэ нахмурилась. Гулан легко прочитала в ее взгляде удивление и гнев: разве не ее старший сын, выросший, уже сам командующий туменом, или ее средний сын, не раз уже водивший в бой свою сотню, или ее младший сын, с малых лет соперничающий со старшими во всем, разве не они будут преемниками имени и империи кагана, разве не они завоюют мир до последнего моря?

Нахмурились и сыновья Бортэ. Они уже давно привыкли к мысли о том, что им предстоит вести воинство отца вперед после того, как его призовут к себе всесильные боги. Привыкли и даже разделили огромное войско на части, понемногу подчиняя эти части себе. Что и зачем сейчас хочет изменить отец?

— Дети мои и жены мои, воины мои… Слушайте же волю Великого кагана, Ниспровергателя стран и Властителя земель! Сегодня я называю своим первым наследником, своим преемником своего сына Кюлькана, рожденного Гулан-хатун год назад. Старшие же сыновья, рожденные Бортэ, будут нойонами в его войске, поведут свои тумены туда, куда укажет Кюлькан!

Гулан торжествовала — долгие часы, что провела она, убеждая хана поступить именно так, не прошли даром. Теперь старшие сыновья, как считал Чингиз, сплотятся, не будет более среди них распрей из-за наследования, и станут они одним кулаком, который будет бить туда, куда укажет младший сын, названный наследником.

Торжествовала и матушка Гулан — ибо урожденный меркит в этот миг был назван наследником великого кагана, а значит, ему суждено возродить племя меркит и вернуть из забвения гордое имя и даровать ему вторую жизнь.

— Клянетесь ли вы, мои воины, защищать моего наследника так, как защищаете меня?

Воины взревели: «Клянемся!» Гулан с удивлением увидела, что к клятве этой присоединились и сыновья хана.

— Клянешься ли ты, Гулан, — совсем тихо, чтобы слышала только она, произнес Чингиз, — сделать так, чтобы и после моей смерти имя мое не угасло в веках?

— Клянусь, мой хан. Я сделаю для этого все! — тоже шепотом ответила Гулан.

Чингиз угасал. Роковое падение с лошади не прошло для него даром. Раны гноились, лихорадка не отпускала, даже сознание помутилось. Жену он все чаще не узнавал, от объятий сына уклонялся, а лекарей велел и вовсе гнать прочь.

К исходу десятого дня Гулан показалось, что мужу стало легче. Тот перестал метаться по ложу, дыхание стало тише и ровнее.

— Слышишь ли ты меня, Гулан? — прошептал он.

— Я слышу тебя, мой хан, я здесь.

— Вскоре я уйду за Великий порог…

— Нет, ты выздоравливаешь, мой Чингиз…

— Не перечь, дурочка… Слушай и запоминай. Бог поведал, что отдаст мне весь мир. Мне и моим сыновьям… Теперь, когда облака Великого порога близки как никогда прежде, я вновь прошу тебя сделать так, чтобы имя хана не исчезло в веках, а могила его стала для монголов местом священным. Пусть мои сыновья дойдут до последнего моря и вернуться вновь в родные степи, пусть их сыновья, мои внуки, всегда и во всем поддерживают своих отцов. Клянешься ли ты в этом?

Гулан со слезами кивнула. Годы, что прожила она любимой младшей женой хана, были прекрасны. И нынче от боли рыдала ее душа. Однако впереди были годы правления нового великого кагана, ее сына, Кюлькана, — и от счастья ее душа ликовала. Месть, отложенная на годы, и впрямь оказалась сладка: Великий каган-меркит возродит великое имя своей крови. Она же, Гулан, сделала для этого все, что могла. И пусть боги теперь станут помощниками ее сыну!

Однако хан ждал ответа. Его глаза жили на помертвевшем лице, в них сосредоточилась вся сила хана. И Гулан ответила:

— Я клянусь, мой хан, что твое имя переживет меня и нашего сына, переживет Бортэ и ее сыновей, переживет столетия… Клянусь, что не выстрою тебе ни монумента, ни мавзолея, клянусь, что могила твоя будет священна для каждого монгола во веки веков. Что все земли по левую руку отсюда и по правую, на полудень и на полночь — все они будут твоей безбрежной могилой. Безбрежной, как твоя страна. Клянусь, что уйду во тьму вместе с тобой и вслед за тобой.