Сергей Реутов - Любовь в объятиях тирана

— Ты всегда была и останешься наследницей имени меркит. А Великий каган… Всего лишь твой муж. В твоих руках сейчас больше власти, чем в его имени, — у тебя растет его сын.

Гулан почувствовала, как черные тучи затягивают ее душу. Отчего матушка сейчас говорит о власти, отчего упоминает силу?

— Мама, что случилось?

— Дитя, вскоре после того, как мы с твоими сестрами поселились здесь, пришло страшное известие. По велению Великого кагана, твоего мужа, Найя-нойон, его слуга, вырезал всех мужей племени меркит до последнего младенца. А женщин, которым не повезло остаться в живых, увели в рабство…. Им даже не позволили стать женами солдат Найя-нойона.

Мать проговорила это на одном дыхании, без выражения. Должно быть, она сто раз уже пыталась сказать это дочери и останавливалась в последнюю минуту.

— Все погибли? И отец, и братья?

— Да, дитя, и отец, и братья.

— Но за что? Что так разгневало Великого кагана?

— То был не гнев, дочь. То была месть…

— Месть?

— Да, месть. Старики рассказывали, что дед твоего отца, Хоас-беки, пригласил отца твоего мужа на пир. И отравил его, дабы взять власть над его племенем. Однако отец твоего мужа оказался силен, добрался до шатра своей семьи и поведал о подлости деда твоего отца своей семье. Младший из сыновей поклялся, что отомстит всему племени меркит до последнего младенца. И сдержал свое слово… Спустя почти четыре десятка лет.

Гулан плотно сжала губы. Месть… И теперь она принцесса народа, которого более нет. Мать единственного из мужчин меркит, оставшегося в живых… И при этом любимая жена человека, приказавшего убить всех мужей рода меркит.

— Кто принес эту весть? И когда?

— Весть принес сам глупец Найя-нойон. Этот презренный поведал об этом мне самолично и пытался взять меня силой, дабы стала я его наложницей. Рассказал со смехом, зная, что я не посмею поднять на него руку.

— Когда? Когда это случилось?

— Давно… Больше полугода назад.

— И я узнала об этом лишь сейчас…

На глазах Гулан показались слезы.

— Не плачь, дитя мое. Мы с твоими сестрами оплакали наших любимых сторицей, оплакали и за себя, и за тебя.

— Но, мама, что же мне теперь делать?

— Ты уже сделала все что могла, дочь. Сделала самое мудрое — родила сына. Родился тот из меркит, кого Великий каган никогда не убьет. Осталось лишь, чтобы он признал его наследником — и месть свершится.

— Но Великий каган… Я же полюбила его. Полюбила убийцу…

— Девочка, ты всегда знала, что хан Чингиз убийца, настоящий волк, верный лишь своим. Твоей вины нет никакой, но теперь ты можешь отомстить. Отомстить так, чтобы в веках осталась память об этом.

Гулан вытерла слезы. Мать, к ее удивлению, была совершенно холодна. Должно быть, за полгода боль в ее душе перегорела. Осталась лишь жажда мести.

— Я отомщу, мама, клянусь тебе. Отомщу так, что в веках останется память об этом.

— А большего мне и не надо… Прошу лишь — не торопись. Не превращайся в убийцу, не проливай реки крови. В твоих руках куда более могучее оружие, чем нож, — твой сын. Меркит по крови и наследник кагана. Отныне ты знаешь все. А вот хан не ведает о болтливости его неумного нойона. И это дает нам немалое преимущество…

— Преимущество?

— Да, дочь.

— Но ведь нашего племени больше нет… В чем же преимущество?

Гулан с удивлением увидела материнскую усмешку — холодную, жесткую, рассудочную. Такой она матушку не видела никогда. Воистину, жажда мести убила в ней все остальные чувства и желания. Девушке на миг показалось, что угасла в ее матери и любовь к ней и внуку.

— Преимущество, дитя, в том, что все рожденные тобою дети будут истинными меркитами, меркитами по крови. Они дадут жизнь своим детям, те — своим. И племя меркит, это великое имя возродится — пусть сначала тайком, а после, когда настанет час, — прогремит на весь мир, как гремело в те дни, когда ни ты, ни даже твой муж еще не родились на свет.

«Да, — подумала Гулан, — матушке не отказать в честолюбии. Пожалуй, даже у Чингиза, великого кагана, не столь далеко идущие планы, не мечтает он о том, чтобы и столетия спустя имя его народа гремело в веках».

Захныкал Кюлькан. Гулан взяла сына на руки и стала его укачивать. Родное тепло успокаивало, уводило мысли вдаль от сегодня и сейчас. Девушка чувствовала, что после рассказа матери жизнь ее изменилась, что никогда уже не сможет она по-прежнему влюбленно смотреть на Великого кагана, ибо будет знать, что в глубине души он способен на чудовищные, нечеловеческие поступки.

«Матушка права, — промелькнула мысль. — Он всегда был таким, а вот ты вела себя как слепая дурочка. Упорно видела лишь то, что хотелось: видела великого воина, ведущего свое воинство к великой цели, видела сильного и чуткого возлюбленного, дарующего несравненно прекрасные минуты, видела заботливого отца, забавляющегося с любимым сыном. Но воин убивает, возлюбленный может причинить боль, отец — лишить привязанности или вовсе отказать в имени… И что же тогда делать?»

Сын не засыпал — он начал крутить головой и снова захныкал. Гулан приложила малыша к груди:

— Мой мальчик, я тебя никогда не предам…

— Дочь моя, а ведь сын только что подсказал тебе первый шаг по долгой дороге мести…

— Первый шаг, мама?

— Конечно, разве ты не поняла? Он же тоже наследник хана…

С самого утра во дворце началась суета. Великий каган пожелал, чтобы день, когда он изберет себе первого, старшего наследника, превратился в шумный праздник.

Ревели трубы, грохотали барабаны. На городской площади шумно пировали воины. С севера вот-вот должен был показаться караван старшей жены Чингиза, Бортэ. Ему навстречу выехала сотня стражников.

Повара валились с ног от усталости. Дворцовые очаги горели вторые сутки, а те, кому следовало пробовать пищу, приготовленную для хана, едва не умерли от обжорства.

Лишь в комнатах Гулан-хатун было тихо. Покой годовалого Кюлькана оберегали бабка и тетки. Сама же Гулан куда больше времени проводила в опочивальне хана, ублажая его аппетиты.

Да, каган воистину был неутомим. Гулан всегда с удовольствием отвечала на его ласки, наслаждалась сама. Но разума, как раньше, не теряла — теперь она видела, что тело и ум этого страшного человека собираются воедино вовсе не так часто. Даже во сне хану приходили в голову мысли более чем далекие от спокойствия и счастья семьи, даже в самые прекрасные минуты страсти в глубинах его ума зрели планы завоевательных походов. Даже играя с сыном, Великий каган оставался волком, пусть и верным своим, но все равно волком, выискивающим следующую жертву.