Станислав Мыслиньский - Из одного котелка

— Помните, товарищи, — добавил командир, — что агитатор должен прежде всего своим собственным поведением показывать пример другим. Внушайте всем уверенность, а оно так и есть на самом деле, что опасность, которая нависла над нами, еще больше сплотит советских людей, вызовет у них искреннее стремление отдать все свои силы делу разгрома врага.

Собрание проходило в саду. Поднимавшаяся вверх в его глубине струйка дыма означала, что Ваня Малашкевич заканчивал приготовление завтрака. Мы стояли возле колодца, журавль которого высоко торчал над нашими головами. Закурив козьи ножки, артиллеристы обменивались впечатлениями о приказе Верховного Главнокомандующего.

— Наконец-то! Надо было бы пораньше что-нибудь в этом роде… Теперь фрицы почувствуют, что такое солдат Красной Армии! Теперь им достанется от нас на орехи!..

— Они получат то, чего заслужили, за чем пришли сюда, за Дон…

— Степь здесь широкая и необъятная. Для их могил не пожалеем даже кубанского чернозема.

— Эх, ребята, до чего же хочется попасть снова в Донбасс! Днем возить уголь, а вечером гулять с девчатами… — загрустил Миша Малынин. — Представляю, как будет хорошо, когда мы с братом и отцом вернемся с фронта… Мать поставит на стол миску вареников, а может, даже найдется и бутылочка с горючим…

— Не горюй, Мишка, вернешься, дорогой! Вернешься и наешься до отвала своих вареников. Только придется немного подождать… Немало еще предстоит нам пережить. Нелегок будет наш путь. Фрицы так легко не захотят отдать того, что успели захватить, — включился в разговор и я. Я уже чувствовал себя в роли свежеиспеченного агитатора.

— Мать пишет мне, — вмешался молодой артиллерист из другого расчета, — что немцы сровняли с землей наш районный городишко. Мало кто остался в живых. Там была большая больница…

— Много тебе мамаша нового и интересного написала, — подколол его, как всегда, Грицко Панасюк. — А ты видел когда-нибудь рынок невольников? А я видел, как несколько дней держали под открытым небом за колючей проволокой голодных и замерзших женщин… Многие, когда их загоняли в телячьи вагоны, сошли с ума…

— Ребята, не горячитесь! Может, скоро союзники начнут воевать по-настоящему и откроют второй фронт. Тогда возьмем фрицев в клещи. Как ты думаешь, Станислав? — задал мне вопрос худенький артиллерист Игорь Максимов. — Ведь ты же жил в Польше, поближе к ним, и поэтому должен знать их лучше…

— Я думаю, что… Второй фронт, конечно, будет открыт. А знаю ли я их лучше?.. — пытался уклониться я от ответа. Впрочем, что я мог им сказать? У меня не было желания делиться воспоминаниями, которые до сих пор мучили меня, словно рана, посыпанная солью. Тяжелыми были эти воспоминания о трагическом польском сентябре 1939 года! В то время мы тоже ждали открытия второго фронта…

Сентябрь 1939 года.

…Он застал нас у подножия Бещадских гор. Нам было приказано воздвигнуть непроходимую стену из солдатских тел на южных границах Польши.

Я помню, да и как мог бы я забыть, те первые дни сентября, тот утренний туман и монотонный рокот моторов, доносящийся откуда-то с юга.

— Это наши танки, ребята! — успокаивал нас старшина роты старший сержант Ендрачик, протягивая нам фляжку, наполненную крепкой жидкостью.

— Наши, конечно, наши, — повторяли командиры отделений, то и дело с беспокойством поглядывая на далекий южный горизонт.

Мы пили спирт небольшими глотками. Горло обжигало, слезы выступали на опухших от бессонницы глазах, шумело в голове, туманился взгляд. Но мы продолжали долбить каменистую землю, которая с трудом поддавалась нашим саперным лопаткам.

— Скорее! Скорее, черт подери! — лихорадочно подгонял нас командир роты поручник Гоздзик.

Мы вытирали пот со лба и лица, напрягали мускулы рук и ног и… посылали в воздух набор сочных солдатских проклятий.

А кого было проклинать?.. Командира роты? За то, что вселял искру надежд в нас, восемнадцати —, девятнадцатилетних солдат с винтовками и саперными лопатками, что никак не могли справиться с этой каменистой землей? Кого проклинать за нашу беспомощность, за то, что южные склоны этих гор и лесов оказались открытыми для врага? Нет, командир роты не был виноват…

Так кого же проклинать за то, что вражеские танки своими окрашенными в красный цвет широкими гусеницами прошли, не встретив серьезного сопротивления, по нашим неглубоким окопам, ревя моторами и обдавая нас выхлопными газами?

Враг имел десятикратное превосходство над нами. Десятикратное? Вероятно, если только можно сравнить солдата с винтовкой, сидящего в неглубоком окопчике, с солдатом, который прячется за бронированным щитом танка…

Однако велика была любовь к родине, и она повелела нам вступить в неравный бой с фашистами.

Сражались и умирали наши солдаты, а на их остывающих устах замирали полные отчаяния слова: где же английская и французская авиация? Где морской десант и второй фронт, торжественно обещанный нам в мирные дни? Где поддержка, вытекающая из обязательств пакта об оказании немедленной военной помощи? Искали ответа на все эти вопросы и те, умирающие, и мы, оставшиеся в живых, когда на нас обрушилась всей своей мощью фашистская Германия.

Иллюзии!

Иллюзии, за которые пришлось расплачиваться слишком дорогой ценой…

Их развеяли вскоре винтовочные залпы во время расстрелов, скрип виселиц, стоны родной земли, обнесенной колючей проволокой, превращенной в один огромный лагерь смерти…

А какова же была историческая правда, на основании которой мы могли бы осуждать тех, на чью помощь мы, поляки, рассчитывали?

В то время, когда в Польше храбро сражались с врагом польские полки и дивизии, все гражданское население, когда гибли тысячи людей, за четыре месяца войны на Западе Германия потеряла лишь 696 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести и 11 самолетов…

А может быть, те, на чью помощь мы надеялись, были в то время слабыми и беззащитными? Вот ответ на этот вопрос: в день нападения Германии на Польшу Франция держала под ружьем 2 миллиона солдат!

А позднее в течение 9 месяцев еще большее количество английских и французских солдат бездействовали, расположившись в укрепленных пунктах вдоль франко-германской границы. Они не думали не только о военных операциях, но даже о боевой подготовке. Командование было занято организацией отпусков и обеспечением «необходимых развлечений». И все это для того, чтобы солдаты не имели времени задуматься над истинным смыслом этой войны. Введение светомаскировки явилось предлогом для оживления ночной жизни в крупных городах. Противогазы, которые носило гражданское население, стали модным женским реквизитом. Большую популярность завоевала песенка Шевалье, в которой тот восхвалял войну, где никто ни в кого не стреляет, и издевательски подтрунивал над поляками, «позволившими» убивать себя, несмотря на то что на свете столько красивых женщин…