Гэри Вайс - Вселенная Айн Рэнд: Тайная борьба за душу Америки

То есть «встречаться», наверное, не совсем подходящее слово, потому что через две недели они поженились. Свадьба состоялась в городской ратуше, очень скромная. «Мы хотели пригласить только лучших людей. Даже не знаю, какие недостатки мы обнаружили в наших общих друзьях, — вспоминала она, — но никто из них не оказался достаточно хорош, чтобы присутствовать на нашей свадьбе». Таже проблема возникла и со свадебным платьем: в итоге оно оказалось черным и без рукавов, потому что только к такому платью ни у жениха, ни у невесты не возникло претензий. «Теперь же я думаю: „Какое он вообще имел право высказывать свое мнение о моих нарядах?“ Мы были слишком привязаны друг к другу. А это не очень хорошо».

Брак распался спустя пару лет. Как было принято в те времена у супругов-объективистов, Нэш отправился в Нью-Йорк, чтобы посоветоваться с Натаниэлем и Барбарой Бранден, а возможно, и с кем-то еще из авторитетных лиц. Он хотел обсудить с ними перспективу развода. «Мне потом рассказывали, что он вроде как попросил у них разрешения, — пояснила Айрис. — Он позвонил мне из Нью-Йорка и спросил, если я правильно помню, так: „Мы еще влюблены друг в друга?“». Айрис ответила отрицательно, и все было кончено. Это случилось в 1964 или 1965 году. «В среде объективистов тогда царила полная сумятица, — заметила она. — Многие были готовы жениться или выйти замуж за первого встречного объективиста».

К этому моменту я уже начал понимать, почему многое из того, что Айрис рассказала для «Ста голосов», вырезали. И чем больше анекдотов из жизни приближенных Рэнд она рассказывала, тем больше я понимал цензоров.

Пока Айрис с Нэшем были женаты, они часто приезжали в Нью-Йорк. Во время первой своей поездки на восток они навестили одну знакомую Нэша — писательницу, которая прежде входила в кружок особо приближенных к Айн Рэнд. Случилось это накануне праздничной вечеринки, где Айрис должны были познакомить с Рэнд. Писательница сказала: «Я знаю, что завтра вечером вы встречаетесь с Рэнд. Поэтому я должна кое-что показать вам». Она пригласила гостью к себе в спальню и показала ей письмо из Института Натаниэля Брандена. Айрис не могла вспомнить, кем именно было подписано письмо, и лишь смутно помнила, о чем в нем говорилось. «Она что-то сделала неправильно. Я прочитала письмо дважды, но так и не поняла, что именно, — рассказывала Айрис. — Эта женщина сделала что-то такое, за что ее осудили, — не важно, что именно. Ей разрешалось и дальше посещать лекции, но запрещалось разговаривать с людьми из ближнего круга». Так Айрис впервые столкнулась с объективистским обычаем, существовавшим при жизни Рэнд и даже более популярным в наши дни, — с объективистской анафемой.

Айрис вспоминала, что была потрясена до глубины души. Ее новую знакомую просто списали со счетов. «Теоретически, — лаконично пояснила Айрис, — яне должна была находиться в ее доме и разговаривать с нею, потому что она была отлучена от объективизма». Хозяйка показала Айрис это письмо лишь для того, чтобы гостья решила, готова ли она и дальше пользоваться ее гостеприимством: ведь «официальный объективист, зная о таком письме и понимая, что хозяйка исключена из круга приближенных, не захотел бы иметь с ней никаких дел».

В то время совершилось множество изгнаний, много «судов». Айрис сказала: «Не знаю точно, как часто они происходили: раз в месяц, в неделю, три раза в неделю? Многих исключали, и исключенных все боялись».

Однако, прочитав то письмо, Айрис «только плечами пожала». Обычай «отлучения» показался ей странным, но никак не повлиял на ее мнение о Рэнд.

Странности продолжились и спустя несколько дней, уже непосредственно при знакомстве Айрис с Рэнд. Девушке пришлось испытать настоящее потрясение, и весьма неприятного свойства. Представляя свою молодую жену, Нэш сообщил Рэнд, что она участвовала в создании дизайна для рекламы Института Натаниэля Брандена. Рэнд спросила: «Скажите, вам нравится работать в рекламе?» Айрис обрадовалась, что ей «выпал шанс рассказать Рэнд о том, чего та не знает». И она стала рассказывать, как создается дизайн для рекламы. «Я произнесла примерно следующее: „Вы представляете себе, о чем людям важнее всего узнать, и изображаете это на переднем плане“».

Тут Айрис заметила, что глаза у Рэнд широко распахнулись от гнева. Бедняжка не понимала, чем рассердила ее. Подошел Эд Нэш, извинился и отвел Айрис в сторонку. «Хоть убей, не пойму, что я такого сказала», — призналась она мужу. И Эд объяснил: «Ты сказала „изображаете“». «Я говорила так, будто учила ее делать рекламу. А надо было говорить безлично — „изображается“». Айн Рэнд не терпела, когда ей указывали, что делать, даже если это была просто фигура речи.

Айрис расценила ее реакцию, как проявление некоторой эксцентричности: ведь ни она сама, ни ее родители не повели бы себя подобным образом. «Я понадеялась, что общение с таким человеком расширит мои горизонты. Потом стало ясно, что не расширит», — призналась мне Айрис.

Спустя несколько месяцев она оказалась на собрании, на квартире у Рэнд. Там были и Бранден с Нэшем. Муж Рэнд, Фрэнк О’Коннор, тоже присутствовал, но сидел в сторонке. Обсуждались лекции, которые Нэш предлагал прочесть Рэнд, в том числе в конференц-центре «McCormick place» в Чикаго. Шел «нескончаемый разговор» о том, как лучше добраться до Чикаго: самолетом (Рэнд ненавидела самолеты) или поездом. И «если они[36] все-таки полетят, то одним рейсом или разными: ведь что станет с объективизмом, если самолет рухнет, и оба лидера погибнут?»

Айрис вмешалась в разговор, поскольку прочла недавно статью о том, что ездить по городу в автомобиле намного опаснее, чем летать самолетом. Не стоило этого делать. Рэнд не любила самолеты — и точка. Выступление Айрис было совершенно неуместным. «Эд Нэш и Натаниэль хором крикнули: „Айрис!“, — что означало „заткнись“, а Рэнд продолжала рассуждать, будто я не сказала ни слова. Моя мать в подобных ситуациях обычно говорила: „Послушай, Айрис, просто сообщи нам факт. Мы не сможем притвориться, будто не слышали“». Но для Рэнд во главе угла стоял вовсе не факт, даже когда обсуждались более важные вопросы, чем поездка в Чикаго. Однако этот случай врезался в память Айрис как пример того, насколько поведение Рэнд отличалось от принятого в ее семье, среди объективистов дообъективистской эпохи, для которых объективный факт был превыше всего, — даже если, сославшись на него, юная дочь отказывалась звонить обеспокоенной матери в половине одиннадцатого. «Рэнд хотелось уйти от реальности, разрушить ее», — пояснила Айрис. Но она не стала заострять внимание на этом инциденте. Не в ее правилах было критиковать людей за несоблюдение принципов объективизма, даже если эти люди называли себя объективистами и даже если речь шла о самой Айн Рэнд. «Просто я понимала, какие они на самом деле. А дальше — решала, хочу я дальше с ними общаться или нет». Даже если речь шла о Рэнд… но с нею Айрис общения не прервала.