Анна Ярошевская - Людмила Гурченко

И вот она идет навстречу своему молодому партнеру. «А у него и правда есть морщины и складочки на лице!» — с облегчением подумала актриса. От этой мысли ей стало спокойнее и легче, ей даже показалось, что она и вовсе помолодела. И, о чудо! Нога! Она больше не болит! Впервые за год она не чувствует боли! И вот партнер заглянул ей в глаза. И все. Процесс пошел. Словно настоящая химия. Актеры попали, что говорится «в яблочко». Глаза в глаза. О, как это точно! Уровень напряженности зашкаливал. Теперь было ясно, почему двадцать лет назад эти два главных персонажа кинокартины, теперь уже повзрослевшие и возмужавшие, полюбили друг друга раз и навсегда, на всю жизнь.

После «Стоп! Снято!» Люся резко осунулась и, держась за забор, сильно захромала.

— Эй, Коза! Как ты? Довольна ли своим партнером?

— Конечно, Никита Сергеевич! По-моему, все получилось!

— А-а-а! Понравилось! Эх, ты! Такую роль на Козу променяла! — Люся пожала плечами. Она не смущалась его слов. Он столько знал о ней. В смущении и стеснении не было никакого смысла!

— Коза не доверилась мне, вот и ножку поломала! Теперь будешь верить?

— Не знаю… Наверное, буду! — неуверенным тоном ответила Люся.

Тем не мене, Люсе сложно было поверить и, тем более, довериться режиссеру. Уж сколько раз она слышала о сценариях, подготовленных специально для нее. Сколько раз режиссеры говорили:

— Еще чуть-чуть и все будет готово! Людмила, у меня для вас такая работа! Готовьтесь, я вам позвоню!

И на этом все и заканчивалось. Звонков не поступало.

Но Гурченко прекрасно понимала все непостоянную сущность режиссерской профессии. Ведь в центре любого фильма есть тот персонаж, который и призван побуждать режиссера к фантазиям, ко всему новому и неизведанному. Но если этого нет, если режиссер не влюблен в своего героя, дальнейшие съемки просто невозможны, либо же обречены. Вот именно по этой причине нередко происходят перемены и перестановки, именно поэтому одни актеры сменяют других. Это просто своеобразный принцип работы.

Но Людмиле Марковне были ближе совсем другие люди. Она бесконечно уважала тех режиссеров, которые не мыслили работы без своих актеров-единомышленников, актеров-друзей. Они никогда не подводили, а творили вместе. Так легче прийти к взаимному обогащению и воспитанию творческой мысли.

До этого Люсе никогда не приходилось сниматься у таких режиссеров. Как только съемки очередного фильма подходили к завершению, она не догадывалась, к кому же она попадет в следующий раз. И опять все начиналось самого начала…

Закрыв глаза на ту боль, которой Люся натерпелась от них, она теперь уже спокойно реагировала на все их обещания: просто забывала о них. Ведь все же лучше не верить, а потом приятно удивиться, чем верить до самого конца, но так и не дождаться своего…

Однажды 1976 году, когда Гурченко снималась на Рижской студии, в ее гостиничный номер позвонили:

— Добрый вечер! Это Михалков. Какие у вас планы на это лето? Вам знакомо чеховское произведение «Платонов»? Помните роль генеральши? Я хочу увидеть в ней вас! Предполагается репетиционный период, поэтому вы мне потребуетесь полностью свободной! Я думаю, мы договорились! Я еще позвоню!

Михалков… Совсем недавно Люся посмотрела его фильм «Раба любви». Она была в восторге! Каково же было ее удивление, когда он сам позвонил ей. Обычно сообщать актерам подобные новости поручают ассистентам. Но звонок режиссера… Это редкий случай.

Люся порадовалась этому факту и тут же забыла о нем. На всякий случай. А вдруг повезет?

В скором времени начались съемки «Мамы». Гурченко снова позвонили. Это был Никита Сергеевич:

— Я в срочном порядке начинаю пробы! Уже подыскиваю грим и костюмы. Приезжайте завтра на студию!

— Я не могу. У меня съемки в «Маме».

— Какая еще мама? Вы серьезно?

— Так называется фильм-мюзикл. Я исполняю главную роль. Роль Козы.

— Что? Козы?

— Да, как прописано в моем сценарии…

— Какая Коза? Мы же с вами договаривались, что лето вы освободите. Я для вас специально роль подготовил!

— Извините, но тогда я вам не поверила. Я не верю режиссерам!

«Неужели это правда? Неужели он писал роль для меня? Боже, как приятно!» — думала ошарашенная новостью Люся.

И вот уже пробы для «Неоконченной пьесы для механического пианино» Михалкова были проведены. Директор картины договорился с директором «Мамы», но реализации намеченных планов помешала травма ноги…

А спустя 2 года Никита Сергеевич снова позвонил довольно ранним утром. И бодрым, полным энергии голосом, словно после пробежки, как это было на съемках «Сибириады» сказал:

— Привет, Коза! У меня в планах картина «Пять вечеров» Володина. Знаешь? Я собираюсь ее быстро снять. Мне нужны такие актеры, которые немедленно вживутся в роль. Я бы и сам хотел сыграть, но, наверное, будет сложно. Хотя… Ладно, ближе к делу! Как у тебя со свободным временем? Для тебя есть роль!

— Я готова! — ответила Людмила Марковна.

Она дала свое согласие Михалкову, несмотря на намеченные переговоры по поводу очередных проб. В тот же вечер она их прервала.

В новом проекте Никиты Сергеевича, Гурченко досталась роль Тамары Васильевны. Какая это была роль! Ее можно было смело растаскивать на цитаты.

Когда начались съемки, Люся жутко нервничала и переживала. Но Михалкову про нее было давным-давно все понятно. Все репетиции сопровождались Люсиным безумолчным тарахтеньем, всевозможными анекдотами, прибаутками, шутками, историями о папе.

Зато на съемках все было гладко и слаженно. Нервы, репетиции, выяснения отношения… Всего этого уже не было! Все, что можно уже выяснили. Осталась только исключительная игра. Одно движение брови или рта режиссера и все тут же становилось понятным. А когда были особенно трудные сцены, Михалков подходил и все показывал, уточняя: «Ну, ты, неверное, все поняла? Да?». Он ей доверял. До-ве-рял! А как же иначе? В «Сибириаде» они вдвоем были, что говорится, по другую сторону от камеры и понимали, как непросто бывает актерам. Иногда им нужно просто поверить. Довериться…

В перерывах между съемками Гурченко рассказывала о своей семье. Ей не стыдно было перед целой съемочной командой копировать папин голос, его акцент. А партнеры по фильму добродушно слушали, когда Люся повторяла:

— Дуй свое, дочурочка! Не бойся выделиться, моя клюковка! Иди дальше! Только вперед!

И она никогда не стыдилась воспроизводить папину речь, пусть и неграмотную. Ведь в нем была ее радость, ее смысл, ее гордость и ее боль.

«Кажется, меня, наконец, приняли и полюбили со всей моей чечеточкой!» — радостно подумала Люся.