Виктор Фомин - Семь бед (рассказы)

Зря я не засек вчера, сколько от темноты до темноты времени проходит. Хотя, что толку - все равно часов не видно, а по солнцу я не соображу, сколько до заката. Что же так давит в поясницу? А, это наша фляжечка давит. В ней вода, такая жидкая, теплая, затхлая, вонючая, прекрасная. В ней добрые люди прокипятили кустики "верблюжьей колючки", чтобы убить живучую местную заразу, которая от простого кипячения дохнет не вся. Теперь у нее темный цвет и отвратительный вкус. Как глупо маяться от жажды, когда у тебя есть вода. Господи, да что же за идиотизм! Приказываю вам, товарищ сержант: не думать о воде.

Интересно, а сколько лет этому снайперу, как он выглядит, что им движет? Может, он величайший патриот, герой нации, святой воин "моджахеддин", и воюет за освобождение своей родины от неверных? Наверное, пуштун. Как-то я слышал, что пуштуны своих детей учат стрелять чуть ли не с пяти лет. Ловко этот гад бьет и место для стрельбы выбрал прекрасно. Ну ничего, скоро стемнеет, я отлежусь, верну подвижность телу, может, даже поем, а там и закончу подъем. Мне бы только до верхушки горы добраться, тогда конец этому скоту Аллаха. Сроду не угадает, что смерть его на соседней высотке поселилась. За все сволочь ответит: и за убитых солдат моих, и за то, что четыре дня ребятки ночной жизнью живут. Как они там? Вчера, пока я безнаказанно под козырьком кайфовал, слышал его выстрел, убил кого-то, гад. Не мажет, наверняка бьет, один выстрел - один труп, без особого риска. А если не прятаться, так он за день всех по очереди перебъет. Странно, что я так тупо думаю о своих людях. Может, действительно с ума сошел? Хорошо, что у этого паршивца нет ночного прицела, тогда бы нам всем финиш наступил. Мы ведь даже с АГСа его достать не смогли.

Лучше бы меня он снял, никаких нервов не хватит на такую жизнь. Ничего, еще не вечер, заметит - снимет. А вдруг он ушел? Просто у него кончились продукты, или вода, или решил, что опасно так долго находиться на одном месте. Или попытался выбрать другую позицию и сорвался вниз. Может, он сидит уже у себя дома и рассказывает друзьям о тупых шурави, которых он имел, как хотел. Нет, он там, лежит на удобной подстилочке, спрятавшись среди камней и высматривает в хороший оптический прицел неосторожно появившегося человека. Классная у него винтовка. Наверняка импортная. Хотя и с нашей СВД тоже неплохо пострелять можно. СВД у Сереги осталась, так и лежат вместе, в обнимку, как муж с женой. И чего я спрашивается вторую снайперку не завел? Была же возможность у десантников на прибор ночного видения выменять. Пожадничал. Прибор тот все равно через неделю загнулся. Хотя, это к лучшему: была бы винтовка с оптикой, я бы сюда не полез, попытался бы, как Серега, со скрадка, поближе к основной позиции охотиться. И остался бы там с простреленной головой. А так я из старшинского карабина с ним разберусь, без всякой оптики, потому что подберусь близко. Потому что я умный. У меня есть солдатская смекалка, ловкость, смелость, силость. Что ж ты, спрашивается, такой умный, а не смог места для дневки получше найти, баран? Да потому, что склон горы - это не гостиница. Что есть - тем и обойдемся. Хорошо, что не пришлось на веревке висеть.

Похоже, что придется золотое детство вспомнить и испачкать штаны: хочется зверски. А я уж думал, что из меня вся жидкость выпарилась. Сподобил же господь в двадцать лет обделаться. Да черт с ним, все равно никто не видит. Вот же мать твою так, вот так и разэтак! Убью гада. Теперь точно убью. Стемнело бы скорей, что ли. После долгого дня неподвижного лежания мне часа два понадобится, чтоб одубевшее тело размять. А вдруг я не смогу за эту ночь подъем завершить? Нет, знаю, что смогу. И заберусь тихо, не стукнув камешком, не звякнув оружием. Как кот, на мягких лапах подкрадусь, выберу позицию, улягусь поудобней, а когда рассветет, угляжу на близкой соседней горке эту сволочь и застрелю, как в тире.

Выстрел. Почему у меня закрыты глаза? Черт, да я же спал! Так, глаза открылись, надо же, темнеет. Вот радость. Как же выстрел, приснилось мне? Нет, точно стреляли, вон эхо гуляет до сих пор. Наши не отвечают, тоже верно, незачем патроны зря жечь и голову подставлять. Господи, сделай так, чтоб он промахнулся, ну пожалуйста! Ну что тебе, жалко что ли? Ты же все можешь, пусть мы и неверующие, но все же люди, так чего ж ты о нас забыл? Вот сам подумай, как же в тебя поверишь, когда тут не жизнь, а одно сплошное дерьмо? Или все блага после смерти ожидаются? Так не пойдет, не честно это.

Блин, как же все тело онемело! Тело онемело, все осточертело, лег я неумело, плохо мое дело. Я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам всем оглобля. Все-таки здорово, что я уснул; во-первых, день быстрее кончился, во-вторых, ночью мне не до сна будет - надо лезть на гору. Главное дело, что позы я даже во сне не изменил, а раз так, то не шевелился, себя не обнаружил. А если бы стонал или вошкался, то этого выстрела и не услышал бы. Пуля быстрее звука летит.

Стемнело, можно шевелиться. Сначала я попью, много, глотков пять сделаю. Нет, шесть. Нет, все-таки пять. А через час еще пять. Вот черт, не слушаются ноги-руки, ладно, разработаем. Ух, какие "мурашки" по всему телу, больно - хоть ори. Чтоб тебе повылазило, тварь мусульманская! Ну и все, последняя твоя ночка на этой земле грешной, молись, собака - я уже пошел.

Как там медведь в мультике про Маугли говорил: "Багира, я уже иду, я уже лезу!" Вот и я так же, уже лезу, вернее - долез. Будем норку искать. Чтоб тебя! Ладони-то вдрызг разодрал, да и ногти все куда-то делись, обломал вчистую. То-то помню, последних часа полтора все камни скользкие пошли. Ладно, плевать, сейчас малую нужду справим - заодно и промоем, и продезинфицируем. Главное - не журчать и не шипеть. Щиплется, надо же.

Ну, вроде устроился, скоро рассветет. Уже гору напротив видно, где-то там сволочь эта тоже для стрельбы изготовилась. Альпинист, его!.. Как же он туда все-таки залез, спросить бы. А что, хорошая идея. Как увижу, крикну: "Погоди стрелять, давай пообщаемся. Открой секрет, как ты там оказался?" Завяжется диалог, глядишь, поймем друг-друга, подружимся. Простим все друг другу, будем в гости ходить, дружить домами и семьями.

А вдруг их там двое или трое? Как тогда? Совсем ты дурак стал, какие двое? Еще скажи пятеро! Один он там, как морква в рукомойнике, один-одинешенек. Скучно просто пацану стало, поговорить не с кем, потому и стреляет.

А что это там такое черненькое белеется, серенькое синеется? А это злой дяденька-снайпер в камушках прячется. Вон и винтовочка у него, тряпочкой обмотана, чтоб не блеснул ствол на солнце. А глядит он зорким взглядом в дали дальние, вражья морда, хочет пули пускать, честных людей обижать. Но того не знает, песья харя, что я мушечку под скулу ему подвел и сейчас мозги его разлетятся... Черт, глаза слезятся. Ничего, пройдет, полежу минутку. Спешить мне некуда. Ну все, пора. Сиди не сиди, а начинать надо. Вот чертов карабин - как жеребец лягается, довольно неприятно моему многострадальному натруженному плечу. И вывихнуто плечико у бедного кузнечика, не прыгает, не скачет он, а горько-горько плачет он и доктора зовет. Отпрыгался кузнечик, жаль бинокля нет, поглядеть на лицо, а то так черты не разглядеть, далеко. Только вряд ли лицо у него осталось, моя пуля ему такую пластическую хирургию должна навести - мечта патологоанатома. Еще разок приложиться для верности, что ли? Да нет, не стоит, хорошо попал.