Любовь Воронцова - Софья Ковалевская

Не осталась равнодушной к Семевскому и Анюта, лишенная общества молодых людей. М. И. Семевский искал ее руки. Девушка склонна была выйти замуж за не имеющего ни состояния, ни положения отставного поручика, но Василий Васильевич резко воспротивился этому браку. Сцены объяснений отца с дочерью, с Малевичем, с претендентом следовали одна за другой. Роман Анюты насильственно оборвался.

«Анюта скучает, — писала в дневнике мать Елизавета Федоровна, — желает чего-то неведомого, этих, ей не известных, наслаждений жизни. Я, смотря на нее, хотя не одобряю ее взгляд на жизнь, но понимаю мечтания и стремления юности».

Однажды Анюта пришла к отцу, потребовала, чтобы он отпустил ее в Петербург, в Медико-хирургическую академию, и доказывала: если он обязан жить в имении, то это не значит, что и ее следует заточить в деревне.

Отец рассердился, прикрикнул:

— Если ты не понимаешь, что долг всякой порядочной девушки жить с родителями, пока она не выйдет замуж, спорить с глупой девчонкой я не стану!

С этого дня они не могли видеть друг друга без раздражения. В мирную семью Крюковских вошла та война, которая велась в интеллигентных семьях России: дети восставали против отцов!

За обедом, когда все сходились вместе, слышались только язвительные намеки, повторялись слухи о чудовищных «нигилистах», об эпидемии бегства девушек, одни из которых устремлялись за границу учиться, другие — в какую-то Знаменскую коммуну, где жили вместе юноши и девушки, без прислуги, собственноручно мыли полы и начищали самовары.

Особенно энергично действовала Маргарита Францевна. Она окрестила Анюту «нигилисткой» и «передовой барышней», учредила за ней полицейский надзор и старалась совершенно удалить Соню от старшей сестры. На каждую попытку своей воспитанницы убежать из классной комнаты к Анюте Маргарита Францевна смотрела как на величайшее преступление и устраивала бурные сцены. Анюта же отсылала сестренку, не желая сражаться с гувернанткой. А девочке нестерпимо хотелось узнать, чем занимается, что важное пишет старшая сестра: если Соня неожиданно появлялась в ее комнате, Анюта быстро прикрывала какие-то листки бумаги. Соня восхищалась своей сестрой, беспрекословно слушалась ее во всем, чувствовала себя польщенной всякий раз, как Анюта поделится с ней чем-либо, и была готова пойти за нее в огонь и в воду.

Разлад в семье повлиял и на покорную Соню. Она стала ссориться с гувернанткой, да так бурно, что Маргарита Францевна решила покинуть дом Крюковских. Ее не задерживали, надеясь, что авось без нее восстановится мир. Соня обрадовалась: теперь можно будет свободно встречаться с сестрой, и тут же побежала к ней.

Анюта ходила по комнате, ничего не замечая. Не заметила она и Соню.

— Анюта, мне очень скучно. Дай мне одну из твоих книжек почитать, — попросила девочка.

Анюта не ответила.

— Анюта, о чем ты думаешь?

— Ах, отстань, пожалуйста, слишком ты мала, чтобы я тебе обо всем говорила, — презрительно ответила сестра.

Со слезами на глазах повернулась Соня, чтобы уйти, но вдруг Анюта задержала ее. Ей и самой хотелось хоть кому-нибудь рассказать, что ее волнует, а говорить не с кем!

— Если ты обещаешь, что никому, никогда, ни под каким видом не проговоришься, то я доверю тебе большой секрет, — сказала Анюта.

Она повела Соню в свою комнату, к старенькому бюро, в котором хранились самые заветные тайны, открыла одни из ящиков и вынула конверт с красной печатью, на которой было вырезано: «Журнал „Эпоха“».

На этом конверте стоял адрес экономки, а на другом, поменьше, вложенном в него, написано: «Для передачи Анне Васильевне Корвин-Круковской».

Анюта достала из конверта письмо и дала его Соне.

«Милостивая государыня, Анна Васильевна! — читала девочка. — Письмо Ваше, полное такого милого и искреннего доверия ко мне, так меня заинтересовало, что я немедленно принялся за чтение присылаемого Вами рассказа.

Признаюсь Вам, я начал читать не без тайного страха; нам, редакторам журналов, выпадает так часто на долю печальная обязанность разочаровывать молодых, начинающих писателей, присылающих нам (на суждение) свои первые литературные опыты. В Вашем случае мне это было бы очень прискорбно. Но, по мере того как я читал, страх мой рассеялся, и я все более поддавался под обаяние той юношеской непосредственности, той искренности и теплоты чувства, которыми проникнут Ваш рассказ.

Вот эти-то качества так подкупают в Вас (в Вашем произведении), что я боюсь, не нахожусь ли я теперь под их влиянием; поэтому я не смею еще ответить категорически и беспристрастно на тот вопрос, который Вы мне ставите: «Разовьется ли из Вас со временем крупная писательница?»

Одно скажу Вам: рассказ Ваш будет мною (и с большим удовольствием) напечатан в будущем номере моего журнала; что же касается Вашего вопроса, то посоветую Вам: пишите и работайте; остальное покажет время.

Не скрою от Вас — есть в Вашем рассказе еще много недоделанного, чересчур наивного; есть (попадаются) даже, простите за откровенность, погрешности против русской грамоты. Но все это мелкие недостатки, которые, потрудившись, Вы можете осилить (побороть), общее же впечатление самое благоприятное.

Поэтому, повторяю, пишите и пишите. Искренно буду рад, если Вы найдете возможным сообщить мне побольше о себе: сколько Вам лет и в какой обстановке живете. Мне важно это знать для правильной оценки Вашего таланта.

Преданный Вам Федор Достоевский».

Дочитав, Соня онемела от потрясения. Имя Достоевского ей было знакомо: это один из самых выдающихся русских писателей! Она смотрела на сестру и не знала, что сказать.

— Понимаешь ли ты! — заговорила Анюта, волнуясь. — Я написала повесть и, не сказав никому ни слова, послала ее Достоевскому. И вот видишь, он находит ее хорошею и напечатает ее в своем журнале. Сбылась моя заветная мечта. Теперь я — русская писательница!

Соня бросилась к ней на шею. Ни она, ни Анюта еще никогда в жизни не видели живого писателя, кроме малоизвестного тогда М. И. Семевского. Василий Васильевич женщин-писательниц не терпел: когда-то он знавал поэтессу графиню Ростопчину и был о ней весьма невысокого мнения.

Сестры условились домашним ничего не рассказывать. Вдвоем пережили они восторг, когда несколько недель спустя пришел номер «Эпохи» с повестью Ю. О-ва (Юрий Орбелов — псевдоним Анюты) «Сон» — о девушке, которая даром потратила молодость.

Приободренная Анюта тотчас же принялась за другую повесть — «Послушник». На этот раз героем она взяла юношу, воспитанного в монастыре, «лишнего человека». Под названием «Михаил» повесть напечатали в следующем номере «Эпохи», и Достоевский нашел ее более зрелой.