Лада Акимова - Загадочная Шмыга

Володя Андреев. Сколько же лет они знакомы? Страшно сказать, еще со времен ГИТИСа, в котором учились в одно время. Пусть на разных курсах и факультетах, но ведь в одном здании. Их дружба, пронесенная сквозь годы, зародилась именно тогда.

Когда в самом конце 90-х годов теперь уже прошлого века прекрасный драматург Леонид Зорин написал пьесу «Перекресток», продолжение знаменитой «Варшавской мелодии», Володя тут же позвонил ей и предложил участие в постановке на сцене театра, который он возглавлял. Несмотря на всю заманчивость перспективы, она тогда отказалась. Андреев был настойчив. Уговаривал на разные лады. Убеждал, иногда сердился, но она твердо отвечала: «Нет». Однажды, чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу, она произнесла: «Да не выучу я столько текста!» — и звонко рассмеялась. Андрееву ничего не оставалось делать, как капитулировать. Ну кто еще из актрис так откровенно признается в том, что не сможет выучить текст? Только Татьяна Ивановна Шмыга. Все знал мудрый Андреев: и что Шмыга не может без своей оперетты, что, слава богу, играет на сцене театра и именно те роли, которые хочет играть: Джулию Ламберт, Катрин, Джейн…

И… отступил. Она подумала, что навсегда, но, как выяснилось, на время. В спектакле «Перекресток» вместе с Владимиром Андреевым сыграла Элина Быстрицкая.

Пройдет несколько лет, и Андреев позвонит вновь. И снова предложит выйти на сцену Ермоловского театра.

— Танечка! — вкрадчиво начал он. — Я, конечно, понимаю, что ты не выучишь столько текста, но попробовать— то можно?

В ответ услышал серебристый колокольчик, так знакомый ему еще со времен студенчества.

«А почему бы и нет, в конце концов, — подумала она. — Прекрасный текст Леонида Генриховича, что ни слово, то золото, произносить одно удовольствие». Продолжение некогда знаменитой «Варшавской мелодии», в постановках которой блистали ее любимые актрисы Юлия Борисова и Алиса Фрейндлих.

— Татьяна Ивановна! — Из задумчивости ее вывел голос искусителя Андреева. — Хватит заниматься самоедством.

Ох уж этот Владимир Алексеевич! Как всегда, попал в точку. Она всегда была ужасной самоедкой. Впрочем, такой и осталась. Вот показалось ей однажды, что для классических оперетт у нее не хватает голоса, и все костюмные роли прошли мимо нее. А сейчас она думает, что это было глупо с ее стороны и она многое пропустила. Но все равно были же у нее интересные роли. Пусть советские девочки в маечках, в тельняшечках, в юбочках, в носочках — этакие золушки. Она ничуть не то что не сожалеет и не критикует тот период актерской жизни, наоборот, считает, что те золушки очень много дали ей как актрисе.

Либретто порой были такими, что иногда можно было голову сломать, пока придумаешь, как все это сыграть. Да еще так, чтобы не было стыдно ни на сцену выходить, ни после спектакля на поклоны. В общем, «скрипеть мозгами» — эта фраза с ее легкой руки пошла в народ — приходилось иногда очень долго.

А не так давно сцену родного театра заполонили мюзиклы. Сама она играет от силы дай бог два раза в месяц. И то, если очень повезет. По-прежнему играет Катрин, Джейн, выходит на сцену в спектакле «Большой канкан» — исполняет романс Жермон из кинофильма «Гусарская баллада» и дуэт Сильвы и Эдвина, знаменитое «Помнишь ли ты?».

Сколько ей еще осталось? Годы уходят, вместе с ними силы, а ведь еще очень многое хотелось бы сыграть.

Годы, годы, годы… Да, она не скрывает своих лет, более того — не чувствует возраста. Даже придумала свой собственный афоризм: «С возрастом я хожу по разным тротуарам». Если бы она была дряхлой старухой и лезла на сцену, тогда, наверное, и стоило бы скрывать. Она же играет с полной нагрузкой и те роли, которые, как ей кажется, уже должна играть. Она же не играет девочек. Так что стыдиться и скрывать ей нечего. Другое дело, когда выходишь на сцену и на тебя смотрят зрители, этому надо соответствовать. Или уходить со сцены. Но пока она считает, что надо выходить.

Ну не представляет она себя вне стен театра, без сцены. Это ее жизнь. Отними у нее все это — она умрет. А если снимут с репертуара ее спектакли, что она будет делать? Играть комических старух и мамаш? Сидеть дома и вязать носки? Вышивать крестиком? Тихо сходить с ума от невозможности вновь выйти на сцену и ощутить то ни с чем не сравнимое чувство полета, которое бывает у нее после спектакля. Ведь сцена действует на нее магически, дает ей силы и уверенность в себе. Да-да, именно так. И пусть об этом мало кто догадывается, ей достаточно того, что знает об этом она сама.

В один из таких не самых лучших дней ее раздумий по поводу театра, да и вообще дальнейшей жизни, вновь и уже в который раз зашел разговор о переезде в Германию. Тема давно витала в воздухе, и возникла она не на пустом месте. Друзья, коллеги, знакомые, поклонники — они, конечно же, есть. Грех было бы жаловаться на недостаток внимания и общения. Но никто из них не может заменить самых близких тебе людей. С годами, как известно, больше теряешь, нежели приобретаешь. Уже давно нет на этой грешной земле мамы и папы. Ушел из жизни ее родной брат — она так и не смогла смириться с его потерей. Ему только-только исполнилось шестьдесят лет.

А в Германии живут брат и сестра Анатолия Львовича — единственные из близких родственников.

Не сразу согласилась она на переезд в Германию. Потом, пока готовились документы, думала, думала, думала. И практически в самый последний момент отказалась. Жить в Германии — значит остаться без театра. Он-то, безусловно, проживет без нее, а вот она без него — вряд ли… Муж все понял и не стал настаивать. Она была благодарна ему за это.

Многие ее отказ не поняли, а доводы, что она не сможет без театра, посчитали актерским выпендрежем. А кое-кто даже отпускал едкие комментарии по этому поводу. «Ну конечно, здесь она — Татьяна Шмыга, народная артистка СССР, примадонна оперетты, а там кто? Мадам Кремер».

Господь не дал ей детей, так уж сложилось. Что теперь жалеть об этом? Если бы у нее появился ребенок, она бросила бы театр. Она бы не допустила, чтобы малыш сидел до десяти — одиннадцати вечера в гримерной. Мама тяжело болела, и «повесить» на нее ребенка она не могла. Как не смогла бы доверить его посторонним людям, а это значит бросить театр. Раньше ее часто спрашивали журналисты: «Неужели искусство взяло верх над материнством?» И она неизменно отвечала: «Так получилось, что теперь об этом жалеть… И потом, когда я вижу, что происходит вокруг, мне было бы жалко уже моих внуков». Такова уж судьба актрис. Кто-то отрекается от личной жизни, кто-то — от семьи, кто-то — от детей. Она ни от чего не отрекалась. Так получилось. Всевышний дал ей голос и талант, но не дал ребенка. Ее спектакли стали ее детьми. Каждую свою роль она вынашивала и рожала в муках. Но ни за одну из сыгранных ей не стыдно. Может быть, кто-то из женщин и не поймет ее, быть может, кто— то и осудит… Что поделаешь — у каждого свой путь.