Санатория – Евпатория - Тамара Шаркова
Надевать их до отъезда не разрешали, но всё, конечно, примерялось. И вдруг оказывалось, что кому-то платье стало тесным в груди, а у кого-то длинная юбочка стала на ладонь выше колен. Мы росли. Мы росли каждый день и не замечали этого.
Два года назад, в такие дни я мечтала поскорей попасть домой, чтобы рассказать домашним о всех своих «достижениях»: научилась плавать «кролем», получила грамоту за участие в хоре и всё такое. И совсем по другому я мечтала о доме теперь.
Более чем странно было бы хвастаться тем, что мы всем отрядом сбежали на море. Или моим приключением в водонапорной башне! Представляю лицо мамы, если бы она об этом узнала!
Вспоминать о Клавдии Петровне было противно. О Гале Ивлевой… — неловко.
О том, что я пережила после музея, ну, когда представила себя «третьей» из заложников — страшно!
Нет, в это лето мне просто хотелось поскорее быть в своей семье.
В последние ночи, засыпая, я не придумывала никаких историй, а представляла, как увижу маму. На ней непременно должно быть моё любимое темно синее платье в горошек и шелковая косынка на шее, чуть пахнущая «Белой сиренью». А её мягкие ладони после работы в огороде станут шершавыми. И когда мама примется гладить меня по голове, пальцы будут цепляться за мои непослушные волосы. Она отдёрнет руки, и скажет испуганно: «Татуся, тебе больно?» А мне будет так хорошо, так сладко…
— Татка! Подъём! Началось! — Кира трясёт меня за плечи — Карнавал объявили!
Ночной карнавал…
Ночной карнавал — это то событие, к которому с первого дня смены начинает готовиться весь лагерь: от новичка из младшего отряда до самого опытного и закалённого в педагогических битвах воспитателя.
Он объявляется в одну из последних трёх ночей. Кем и когда — не дано узнать никому. В палатах, которые каждые полчаса обходят усиленные патрули из вожатых и воспитателей, до последней минуты царят абсолютная тишина и покой. Вот-вот посветлеет небо. Дежурные, облегченно вздохнув, устраиваются вздремнуть на диванчиках в игральной. И вдруг, в один миг лагерь оглашается дикими воплями. Из окон закрытых на ключ корпусов выпрыгивают десятки странных персонажей, похожих на привидения. Белые простыни повязаны в виде плащей или длинных складчатых юбок. Длинные волосы девчонок распущены и украшены бантами из лент. На голове других причудливые чепцы из наволочек и тюрбаны из полотенец. У мальчишек завязанные углами простыни накинуты на одно плечо и продеты под другой рукой. Почти все вооружены сучковатыми шпагами. Кое-кто в бумажных масках, но они быстро рвутся. Стихийно образуются хороводы, в которых не танцуют, а просто бегают по кругу то в одну, то в другою сторону. Не слышно никаких членораздельных звуков! Просто вопли, иногда удачно подражающие крикам Тарзана. Это герой любимого «трофейного» фильма о мальчике, которого спасла в джунглях обезьяна Чита. Этой обезьяне тоже подражают. Особенно мальчишки. Подпрыгивают на согнутых ногах и трясут поднятыми вверх руками, орут: «Угу-Угу».
Но вот розовеет небо, вместо птичьих песен пронзительно звучат свистки вожатых, и пионерский народ, теряя на ходу тапочки и детали маскарадных костюмов, устремляется в свои спальни. Ещё несколько минут и лагерь затихает.
«Патрули» снуют из спальни в спальню, пересчитывают ребят. Неважно, что половина из них не на своих кроватях и в чужих отрядах! Лишь бы сошлось общее число!
Подъём объявляют на час позже. Все довольны: традиция соблюдена, а
чрезвычайных происшествий не случилось.
«Мне бы хватило трёх лепестков…»
После Карнавала Любку обнаружили в нашей палате. И в вагоне она устроилась с нами в одном купе на верхней полке. Кира была недовольна: «Вот привязалась!» Лина косилась на неё, но молчала. Я не знала, как мне быть. Молчала и краснела. И только Люба чувствовала себя совершенно естественно. А когда пионервожатая Маша предложила ей перейти в свой отряд, высоко подняла брови-запятые, сделала большие глаза и громко заявила: «Какие ещё отряды?!! Мы уже демобилизовались!» На что наша Маша острая на язык, но и она только рукой махнула и ушла в купе воспитателей.
Возле Симферополя наш состав много часов стоял в открытой степи. Было очень жарко и душно. Кто спал, кто пытался читать или играть в города. А одна девочка, держа в руках лазоревый цветок цикория, сказала: «Давайте задумывать желания. Ну, как если бы у нас был цветик-семицветик».
О чём только мы не размечтались! О килограммах мороженого и литрах газировки с вишнёвым сиропом, о синеньких туфельках с перепоночкой на ма-аленьком каблучке и чтобы мама разрешила отрезать длинные косички.
Вета мечтала уехать с отцом в экспедицию в Амурские джунгли и увидеть тигра. А Лена-чёрненькая — к бабушке в Ленинград, посмотреть на дворцы и фонтаны Петергофа. Кто-то надеялся, что нелюбимая учительница уйдёт в другую школу. А кто-то мечтал, что вернётся любимый математик.
А когда очередь дошла до Любы, она сказала:
— Мне бы и трёх лепестков хватило:
один — с Таткой в одном городе жить;
другой — с Таткой в одной школе учиться;
третий — на одной парте сидеть!
Кира фыркнула, Лина откровенно засмеялся, а мы с Любой улеглись лицом к окну и стали смотреть, как над полынной степью маревом колыхался густой горький воздух.
Скажите, ну, скажите мне, чем отличается приятельство от дружбы?! Мне очень хорошо было в эту смену с Кирой и Линой. В прошлый раз мы были неразлучны с Альбиной. А на каникулах в Москве, где жила моя любимая тетушка, мы целыми днями играли вместе с Марусей. Когда разлучались, то начинали переписываться. Альбине я написала четыре письма и открытку, на которую она уже не ответила. С Марусей я два раза разговаривала по телефону, а потом она просто передавала мне привет через тётушку. С Кирой и Линой, похоже, будет так же.
Дома меня ждали Нина Книппер и Олежка. С Ниной мы живём в соседних домах, сидим на одной парте и почти всё время после школы проводим вместе. Олежка — сын наших давних семейных знакомых. Мы видимся не так часто, как нам бы хотелось, но
