Сталинский дом. Мемуары - Дзидра Эдуардовна Тубельская
Назавтра на почте я получила поздравительные телеграммы от Женечки и от Евгения Александровича. Я была крайне удивлена, что в такой сложной военной обстановке почта работала исправно.
Через несколько дней Елена Сергеевна пошла с Виртой на улицу Жуковского посмотреть предназначенное нам жилье. Это оказалась крохотная квартирка на втором этаже, которая ей сразу приглянулась. Туда вела шаткая деревянная наружная лестница. Эта квартирка, которую мы сразу прозвали голубятней, состояла из двух малюсеньких комнат. В одной стояла печка. Из мебели — деревянный стол, две скамейки, три кровати, подушки, одеяла. Елена Сергеевна сразу выразила согласие тут поселиться. Вскоре мы уже разложили наши вещички, передвинули кровати. Я помыла полы, окна, соорудили кое-какие занавески. Короче говоря, наладили быт. На следующее утро я побежала опять на почту, чтобы сообщить в Москву и Женечке в Чебоксары наш новый адрес.
Соседями нашими по двору на улице Жуковского оказались драматурги Файко, Николай Погодин, Николай Вирта, Борис Лавренев, поэт Сергей Городецкий с семьей. Через некоторое время после лечения в Куйбышеве к нам присоединился Иосиф Уткин. Теперь за ним ухаживала его сестра. Он все еще не мог владеть раненой рукой. Многие писатели, размещенные в других домах, приходили смотреть, как мы устроились. Самые именитые были поселены в центральной ташкентской гостинице.
Елену Сергеевну навещали многочисленные ее знакомые. Самым частым гостем стал живший в нашем дворе поэт Владимир Луговской[17].
Я занималась хозяйством, готовила, стирала, убирала, ходила на рынок, топила печь. Хозяйство было примитивное, и все же жизнь потихоньку налаживалась. Меня угнетало, что я все еще нигде не работаю. Я чувствовала, что Елена Сергеевна не очень-то хочет, чтобы я отвлекалась от дома. Кто же тогда будет убирать и готовить еду? Наше финансовое положение было весьма плачевно. Мне все чаще приходилось что-то продавать их моих вещей или менять на продукты. Я поделилась с Каплером создавшимся положением и попросила его помочь мне найти работу. Он посоветовал мне переехать в Алма-Ату, куда уехали все сотрудники «Мосфильма». Он сам собирался туда вскоре и обещал прислать мне вызов на сценарную студию.
Пока же я нашла себе занятие, позволившее мне немного заработать. Туся Луговская, сестра поэта Луговского, была профессиональным театральным художником. Она подрядилась оформить спектакль в ташкентском оперном театре. Для этого спектакля требовалось соорудить множество чалм. Сроки, как всегда, поджимали, и Туся предложила мне ей помочь. Она показала, как правильно накручивать чалму, как обращаться с выданным для этой цели материалом. Так как я прошла английскую школу рукоделия, мне работа с тканью была знакома. Дело закипело, и я даже по ходу работы усовершенствовала процесс. Все чалмы были изготовлены к сроку, заказчики остались довольны, а мы с Тусей даже сумели сэкономить немного материала и соорудили из него занавеси на окна. К сожалению, работы в театре больше не было, и я опять стала искать себе занятие. На выручку пришел Владимир Аталов, актер, отец Алексея Баталова. У него оказались золотые руки и отменный вкус. Под его руководством я изготавливала абажуры. Мы покупали в писчебумажном магазине рулоны залежавшегося там ватмана, промасливали его, складывали «в гармошку», протягивали для образования формы шнуры, немного разрисовывали. В результате получался отличный абажур, вызывавший восхищение наших покупателей. Всем же хотелось хотя бы немного скрасить свой быт. Через некоторое время запасы ватмана иссякли, и мы были вынуждены свернуть «производство».
Спустя какое-то время я нашла новое применение своим силам. На сей раз без материального вознаграждения, но доставлявшее мне большое удовлетворение. Я ходила в госпиталь, читала и раздавала книги раненым, писала по их просьбе письма, иногда что-нибудь рассказывала, даже осмеливалась по их просьбе спеть. Я приглашала знакомых писателей выступить в госпитале, была в таких случаях вроде ведущей.
Местный Союз писателей весьма одобрил эту работу. Налаживались отношения с местным населением. Эвакуированных московских писателей стали приглашать в гости. Принимали всегда тепло и сердечно. За все пребывание мое в Ташкенте я ни разу не встречала ни одного неприязненного взгляда, а ведь местные жители сильно себя потеснили, предоставив жилье такой массе эвакуированных.
Однажды Борис Лавренев и Иосиф Уткин были приглашены к одному известному узбекскому писателю отведать настоящий узбекский плов. Я тоже была приглашена, ибо подружилась с хозяином во время работы в госпитале. Мы расселись вокруг низенького стола, на котором высилось огромное блюдо, источавшее изумительный аромат. Хозяин с приветливой улыбкой повернулся ко мне, захватил из блюда горсть плова и поднес к моему рту. Я успела в этой горсточке разглядеть бараний глаз! По узбекскому обычаю глаз подносится в знак глубокого уважения. Я героически проглотила это подношение под восхищенно-удивленные взгляды моих спутников. Я же радовалась, что не оскорбила обычаи нашего любезного хозяина.
Сытые и растроганные теплым приемом, мы вышли на улицу. Дух захватывало от прелести серебристых тополей в лунном освещении. Лавренев и Уткин замурлыкали что-то себе под нос, а затем дружно, в два голоса, запели знаменитый русский романс «Но то был только сон». Я тоже присоединилась к хору. Так, продолжая петь, мы дошли до нашего двора на улице Жуковского.
На «голубятне» мне посчастливилось познакомиться с двумя удивительными женщинами — Анной Андреевной Ахматовой и Фаиной Георгиевной Раневской[18]. Обе они приходили в гости к Елене Сергеевне, иногда вместе, иногда врозь. Я всегда к их приходу старалась приготовить к кофе яблочный пирог. Обе с удовольствием пили кофе. Перед Анной Андреевной я всегда робела. Она мне напоминала огромную нахохлившуюся птицу. Она неизменно была в чем-то темном, скорее черном, мешковатом. Я, пожалуй, почти никогда не слышала ее смеха и редко видела на ее губах улыбку. Она молчаливо сидела за столом, внимательно слушала беседующих, но сама очень редко принимала участия в этих разговорах. Я помню ее немного хрипловатый низкий голос, когда она отвечала на вопрос, адресованный именно ей. Елена Сергеевна, как мне казалась, глубоко ее уважала и всячески пыталась вывести Анну Андреевну из ее сосредоточенности в себе.
Однажды Ахматову пригласили выступить на большом концерте, весь сбор от которого шел в поддержку фронту. Она сокрушенно заявила Елене Сергеевне, что не сможет выступить, хотя очень бы хотела, потому что ей нечего надеть. Единственное ее «концертное» платье уже давно потеряло всякий вид. Мы с Еленой Сергеевной решили ее выручить. Я достала из чемодана юбку, привезенную из Англии, и мы вдвоем отправились на Алайский рынок в надежде выменять эту юбку на что-нибудь подходящее для Анны Андреевны. Мы увидели наконец то, что искали — прекрасную белую вышитую
