Яков Резник - Сотворение брони

Гинзбург слушал внимательно, терпеливо, и Михаил Ильич спохватился, лишь когда увидел, что с момента, как он вошел, минутная стрелка ходиков обежала полкруга.

— Простите, Семен Александрович, заговорился.

— Ничего-ничего, ваши доводы логичны: молодые конструкторы в такой группе действительно были бы не лишними, но, к сожалению, штаты ее крайне ограничены и нет у нас возможности ее расширить.

— Конечно… но… Если что-то параллельно… — Голос Кошкина от волнения сел, фразы вырывались какие-то усеченные. — Не для производства — для дипломной работы… Хочу почувствовать этот танк. Пожалуйста, Семен Александрович, прошу вас…

Что повлияло — упорство ли студента или сметливость и хватка Кошкина, отмечавшаяся всеми в месяцы практики на заводе, четкость и быстрота, с которой он справлялся с самыми сложными заданиями в цехах?..

Семен Александрович подошел к сейфу, вынул трубку ватмана и, возвратившись к столу, развернул его перед Кошкиным:

— Эскиз агрегата «Г», его поручили старому конструктору. Могу предложить сделать свой вариант. Пусть это будет ваш дипломный проект.

Конструкторов, не вошедших в группу «сто одиннадцатого», обидело решение Гинзбурга, и, как только из командировки приехал его заместитель Галактионов, посыпались жалобы.

Поздним вечером, когда они остались вдвоем в КБ, Галактионов заговорил о ропоте и обидах:

— От кого угодно мог ожидать такой несправедливости, но не от тебя, Семен. Золотых ребят оставил за бортом, втиснул в группу неоперившегося студента. Не собираешься ли еще передать Кошкину руководство проектированием?!

— Не кипятись, выслушай.

— Простительно, если взял бы настоящего конструктора. А он? Малость соображает и чертит — таких найдем сотни. Да к тому же подкатывает к возрастному пределу — диплом получит в тридцать шесть лет!

— А ты забыл, что древние греки называли период сорокалетия «акме» — годами расцвета? Иван Михайлович Губкин получил диплом инженера в сорок лет, но это не помешало ему стать академиком.

— Губкин гениален!

— Вот мы с тобой — обыкновенные смертные и тоже подкатываем к возрастному пределу. И все же на свалку нас выбрасывать как будто не собираются.

Галактионова оскорбило сравнение.

— Мы занялись танками чуть ли не первые в Союзе. Скинь эти восемь лет — и ты заметишь, что наши ячейки памяти были тогда свободны от мусора устаревших подходов, традиций и привычек.

— Как знать, может быть, ячейки Кошкина находятся тоже в первозданном виде.

— Набиты философией, экономикой, политикой. Шпарит у себя в институте доклады о международном положении! Вряд ли для конструкторской мысли остается место.

— У меня есть друг Максим Галактионов… Когда он измотан работой на заводе до последней степени, то до рассвета глотает Льва Толстого. Куда только глыбы толстовские вмещаются, если клетки мозга лопаются у того Максима от расчетов? Примолк… Не потому ли, что сам на себе испытал этот феномен: Толстой, Бальзак, Уэллс расширяют ячейки памяти, делают их эластичнее, что ли? Нет, не стоит беспокоиться из-за возраста Кошкина и его эрудиции.

— Но ты же знаешь, — пустил Галактионов в ход последний козырь, — Форд увольняет конструкторов после сорока — сорока пяти лет, даже незаурядных. Не дурак же он! Мы с тобой успели кое-что сделать в танкостроении, а что Кошкин успеет до предельного возраста?

— О-о, сколько еще сделает, и не только до фордовского предела! Знаешь, что Серго Орджоникидзе ответил одному мудрецу, который спел ему такую же песню? Что большевики раскрыли секрет молодости, никому больше не ведомый.

— Какой еще секрет?

— И простой, и сложный: не хотят, не могут, не имеют права творчески стареть — и не стареют, вот какая диалектика!

Галактионов усмехнулся:

— Авторитетами загнать в угол хочешь? Я против Кошкина ничего не имею — человек он, наверно, стоящий. И то, что по решению ЦК выпускники политехнического будут посланы к нам, — прекрасно. Но надо дать им созреть. А вы с директором ошарашили всех, включив Кошкина в группу «сто одиннадцатого». Ты знаешь, что в КБ об этом говорят?

— Догадываюсь.

— Не думаю.

— Говорят, что Гинзбургу, видать, важен партийный билет, а не опыт. И посолонее…

— Что Кошкин ничего путного для машины не делает, иначе главный не прятал бы его от коллектива. Так?

— Вот тут, Семен, ты в самое «яблочко» попал. Кажется, и от меня этого уникума прячешь.

— Зайди, пожалуйста, в механический.

— Ты завел третью смену?

— Полуночник объявился, потерял счет времени. Посмотришь, а потом я готов слушать тебя хоть до утра.

Токарный станок исполнял ночное соло. Единственная включенная лампочка в шестьдесят ватт освещала станок и крупную, с густой курчавой шевелюрой, голову Кошкина. Пепельно-серой выглядела рубаха, вспученная большими лопатками на согнутой спине. Сильные, оголенные по локоть руки и сухая шея казались бронзовыми.

Почувствовав человека за спиной, Михаил Ильич остановил станок и снял деталь.

— С приездом, Максим Андреевич!

— Спасибо… А почему не рабочие? — спросил Галактионов, подойдя ближе и беря деталь в руки. Она была сложного профиля, обработанная на токарном и зуборезном станках.

— Станочники перегружены, пришлось бы долго ждать. Конечно, они лучше бы сделали…

— Не уверен. Обработана отлично. А главное, легка!

— На сто шестьдесят граммов меньше, чем предполагали. На узле сэкономим несколько килограммов.

Как было Кошкину не сказать об этом Галактионову, если предстояло примирить трудно примиримое: при едва не трехкратном утолщении брони на «сто одиннадцатом» сохранить тот же вес, который имел его предшественник, тоже средний танк! Правда, проект предусматривал одну башню вместо трех, имеющихся на предыдущем танке, и все же одно это не могло дать нужную экономию. Требовалось еще и еще снизить вес. А добиться этого можно было только критической оценкой всех сечений и конфигураций, поисками в каждой детали возможностей снижения массы, но без ущерба для боевых качеств машины.

— Надежность, думайте прежде всего о надежности! — не преминул напомнить Галактионов. — И учтите: она прояснится не здесь, а на длительных испытаниях в жару, в мороз, и не на одном образце — на партии машин!

По заснувшему Ленинграду мчался автомобиль Галактионова. Подобной марки не существовало ни в Старом, ни в Новом свете, хотя каждый автомобильный король при желании смог бы, пожалуй, найти в ней части едва ли не всех типов машин, когда-либо вышедших из ворот его предприятий и давно заброшенных на свалки.