Габсбургов или следует стремиться к ее сохранению, обсуждался совершенно открыто. Уверенность, что день кончины императора Франца-Иосифа будет роковым для всей монархии, была распространена не только среди наших врагов. В Германии тоже много было толков о предстоящих в: таком случае событиях, и печать – в особенности из пангерманского лагеря, – ничуть не заботясь о впечатлениях за границей, заранее предъявила широкие претензии на наследство. Во Франции до заключения entente cordiale (сердечного согласия) раздавались голоса о желательности отделения Австро-Венгрии от тройственного союза и присоединения ее к союзу франко-русскому. В этих целях в Вене не без успеха использовали против германского союзника эти неосторожные пангерманские выходки, спекулируя одновременно на чувствах некоторых кругов, которые не могли забыть Кенигсгреца. Если бы посчастливилось развалить тройственный союз, то на пути пресловутого германского стремления на восток воздвигнуты были бы непреодолимые преграды. Однако позднее, когда австрийское и балканское славянство стало все больше и больше вызывать к себе интерес западной публицистики, перевес вновь получили автономистские идеи. С заключением тройственного согласия воззрения вполне установились. Общим паролем стало: поддержка во что бы то ни стало славянских составных частей Дунайской монархии, Чехи ведь почти открыто стремились к отделению от австрийского государственного объединения, и брожение среди южных славян шло не прекращаясь[7]. Всякое же поощрение этих центробежных тенденций не только разлагало конгломерат австро-венгерского союза, но подкапывалось под общую позицию центральных держав. Естественным и необходимым дополнением являлось одновременное поощрение заинтересованных в распадении Дунайской монархии славянских государств Балканского полуострова. Мало дальновидная хозяйственная политика Австро-Венгрии по отношению к Сербии представляла для проявлявшего неустанную деятельность русского посла в Белграде г. Гартвига благоприятную почву, чтобы с возрастающим успехом раздувать антагонизм к габсбургскому соседу, а Черногория, как ни мала она сама по себе, обратилась в щедро субсидируемое филиальное отделение столицы панславизма на реке Москве. Само собой разумеется, что и этот процесс развития совершался не совсем прямолинейно. Ведь не так давно Англия после устранения, путем убийства, династии Обреновичей, на долгое время отказалась от дипломатического представительства в Белграде. Однако английские и французские политики все чаще и чаще стали привозить с собой из своих экскурсий по славянским областям Дунайской монархии столь приятные для них впечатления, прилежно подхватываемые прессой, что население этих славянских стран с нетерпением ожидает неминуемого, будто бы, после смерти престарелого императора распада Габсбургской монархии. В самых же славянских областях не ограничивались простым изучением грядущих возможностей, но путем прессы, брошюрной литературы, союзов и собраний совершенно определенно стали подготовлять умы к политическим выступлениям[8]. Притом следует иметь в виду, что положение славян в австрийской монархии ни в каком случае не было совершенно беспросветным. В кругу, близком к наследнику австрийского престола, как известно, носились с планом перестройки всего государственного организма, что дало бы славянским элементам возможность более свободного развития. Планы эти строились, однако, на предпосылке, что монархия найдет в себе достаточно твердости и силы вернуть славянские части своего населения к идее австрийской государственности. Но как раз этому-то и стремился всячески воспрепятствовать и панславизм и им поддерживаемая великосербская пропаганда. Наследник престола стоял у многих поперек дороги. Его руку считали достаточно твердой, чтобы вновь взнуздать стремящиеся к распаду элементы. К тому же резко высказывалась основная противоположность между славянством и германством. Конечно, общность хозяйственных интересов при соответствующем заботливом отношении к ним могла бы, может быть, с течением времени постепенно одолеть грубый расовый антагонизм, уходящий своими корнями в далекое прошлое. Но национализм австрийских и соседних с ними балканских славян одержал верх и принял анти-немецкое направление, потому что Россия использовала его для своей великодержавной политики захватов, стремящейся к обессилению Дунайской монархии, а Франция и Англия поощряли его, как могучее средство к укрощению Германии путем истощения ее союзника.
При таких обстоятельствах произошло 28 июня в Сараеве убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда. Бомбы для совершения этого убийства были доставлены в Боснию с помощью сербских офицеров и гражданских чиновников. Палачи могли радоваться покровительству, который им оказывал союз «Народная Одбрана», поддерживаемый сербским правительством и открыто проповедовавший отпадение от Австро-Венгрии ее сербских частей. Убийство являлось кровавым симптомом созревшего у адептов великосербской идеи убеждения, что час их настал. Но пробил час и Дунайской монархии: если она снесет, не реагируя на него, этот разрушительный натиск на ее существование, то развал ее неминуем. Если бы она решилась образумить великосербских смутьянов и если бы ей никто при этом не помешал, ей удалось бы погасить огонь, грозящий охватить не только ее собственный дом, но все мирное население Европы. С момента, однако, как кто-либо из членов Антанты воспротивился бы этой последней попытке Австро-Венгрии сохранить свою неприкосновенность, вся австро-венгерская проблема вышла бы за пределы чисто теоретических построений и потребовала бы решений в масштабе всемирно историческом.
Все дело было за Россией. Мирное разрешение сербского вопроса было и на этот раз во власти русской политики. Г. Сазонов сам признался в одной беседе с графом Пурталесом, что сербское правительство заслуживает хорошей острастки. И одного слова из Петербурга было бы достаточно, чтобы побудить сербов дать удовлетворение Австрии, которое сделало бы возможным некоторый дальнейший modus vivendi. С другой стороны, если бы люди, стоящие у власти, предпочли бы руководиться заветами «исторической миссии» России, которая по старой панславистской формулировке требовала не только защиты балканских славян, но и поддержки славянских народностей Австрии, то в таком случае возникал уже вопрос о сохранении европейского мира. Теперь известно, что г. Сазонов искал случая к нарушению этого мира в Европе, так как мечтал о приобретении Константинополя, а для этого нужна была европейская война. Этим раз навсегда объясняются все выступления русской политики в июле 1914 г. Но если даже страх и обуял г. Сазонова при виде облекшейся в плоть и кровь военной фурии, подготовить дорогу которой «было сознательной целью его министерства», все же война осталась делом его рук. Лично он все более склонялся к панславистским идеям. Человек, вполне освоившийся с западной культурой, он все же пьянел от мысли увидеть когда-нибудь «святую Русь» в роли великой, всемогущей, направляющей и обороняющей матери всей семьи славянских народов. Уже в силу этого не мог он собрать достаточной решимости, чтобы устоять против бурного требования о признании какой угодно ценой авторитета славянства. В эти роковые дни военные, а также и гражданские советники царя сумели убедить его, что спасти свой престол и империю он может, лишь направив бродившее в стране недовольство, – будь то недовольство, выросшее на почве панславистского сумасбродства или социальной ненависти, в сторону увлечения войной. Подобные мысли
