Мишель Турнье - Теобальд, или Преступление без улик

Турнье Мишель

Теобальд, или Преступление без улик

Мишель Турнье

ТЕОБАЛЬД, ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ БЕЗ УЛИК

Перевод с французского Н. Бунтман

Прошло пятнадцать лет, достаточный ли это срок, чтобы теперь со спокойной совестью остаться в стороне? Я пытался убедить себя в этом, но мне нелегко было справиться с чувством вины, когда я узнал из газет о смерти учителя Теобальда Берте. Судя по всему, он стал жертвой убийства, и вина падала на его супругу Терезу и ее любовника Гарри Пинка. Дело в том, что с Терезой Берте я пережил некогда яркое, хотя и печальное приключение, память о котором мне дорога, поскольку связана с моей молодостью.

Я готовился к экзаменам на степень лиценциата по филологии и, чтобы заработать на жизнь, одновременно исполнял скромные функции надзирателя в муниципальной школе Алансона. Теобальд Берте вел два шестых класса и, будучи дипломированным преподавателем грамматики, запросто мог бы смотреть на меня сверху вниз. Но нет, он был на редкость безобиден. Сложно представить себе более безликое и бесцветное существо, более нелепую фигуру. Он радовался, что при распределении нагрузки ему достались дети помладше - шестые классы традиционно считались самыми легкими, - поскольку подростки переходного возраста оставили бы от него рожки да ножки. Может быть, в начале своей деятельности он уже пережил подобный неприятный опыт? Помнится, когда мы заговаривали о нашей работе и об отношениях между учителем и учениками, он сразу же замолкал. То ли мои суждения - суть которых я уже давно забыл казались ему слишком оптимистичными, не знаю, во всяком случае помню, как однажды он с обиженным видом покачал в ответ головой и несколько раз повторил: "О нет, знаете, дети недобрые, они даже очень жестокие, стоит им только почувствовать себя сильнее". И хотя к Берте я испытывал жалость с примесью брезгливости (я чувствовал, что по возрасту недалеко ушел от жестоких детей), я не презирал его, поскольку в те редкие моменты, когда его удавалось разговорить, он оказывался тонким эрудитом, как свои пять пальцев знавшим латинских и греческих авторов, умевшим со знанием дела побеседовать о романской архитектуре, живописи барокко, атональной музыке и "новом романе". И тогда у вас возникало тягостное чувство, что вы и вам подобные, равно как и вся повседневная жизнь, где правят деньги и сила, - все это относится к сфере грубой и низкой, а он в блаженном одиночестве пребывает в тайном саду, где все утонченно и прекрасно.

У этого неприметного человечка в силу какого-то невероятного парадокса была жена удивительной красоты, пышущая здоровьем, которая жила в свое удовольствие. Контраст между юной валькирией, с высокой, гордо устремленной вперед грудью, и серым, бесцветным коротышкой был разительным. Но такое встречается гораздо чаще, чем кажется. Порой властные женщины охотно довольствуются низеньким, податливым как воск муженьком.

Я был молод, наивен и предприимчив. По воскресеньям я часто ходил тренироваться в школьный спортзал. Пытаясь хоть чем-то компенсировать унизительный образ надзирателя, я затыкал за пояс старшеклассников и по бегу на сто метров, и по прыжкам в высоту. Поскольку все вокруг грезили о прекрасной Терезе Берте, я решил стать ее любовником, отчасти искренне того желая, отчасти ради самоутверждения. Мой план осуществился с легкостью, которую я в своем тщеславии даже не счел странной. Зато меня удивляла привычка Терезы брать с собой мужа, когда мы с ней куда-нибудь отправлялись. "Тогда никто не сможет ничего сказать", - рассуждала она. Наверное. Однако, подобно многим молодым людям, я пребывал в плену предрассудков и страдал оттого, что очутился в классическом бульварном треугольнике - жена, любовник и снисходительный муж. Я без труда мог бы заметить в наших отношениях нечто необычное, тревожное, ни на что не похожее. Но я не желал ничего замечать. Всю сложную подоплеку этого приключения я понял лишь намного позже и после долгих размышлений.

Короче, с точки зрения нравственной до идеала нам было далеко. С точки зрения физической - мы загорались от малейшего прикосновения. Второе могло бы компенсировать первое, если бы не третье обстоятельство, которое все осложняло. Мои новые друзья обходились мне недешево, очень недешево, тем более если учесть скудость возможностей простого надзирателя. Само собой разумелось, что, когда мы шли куда-нибудь втроем, расплачивался за всех я. Тереза быстренько пресекала робкие попытки Берте вынуть из кармана кошелек, когда приносили счет. Кроме того, она заняла у меня большую сумму на покупку машины под тем предлогом, что операции с векселями - чистейший грабеж. Я снял все деньги со счета, решив не скупиться, раз уж мне "привалило такое счастье". Остатки сбережений я предполагал потратить на путешествие в Грецию, намеченное на каникулы.

Наша дивная любовь продолжалась в течение триместра - столь милого преподавателям отрезка времени. С пяти до семи мы резвились с Терезой в моей студенческой комнатушке. До того дня, пока не произошло нечто необъяснимое.

Как раз между пятью и семью - в тот момент, когда я победоносно скакал с моей валькирией, дверь комнаты отворилась. Как, черт возьми, я мог забыть задвинуть щеколду? Но действительно ли я забыл, или все-таки ее отодвинул кто-то другой? В дверном проеме маячил Теобальд. В комнате царил полумрак, и мы увидели только его силуэт. Жалкое, карикатурное зрелище представляла собой эта фигура, которая даже спереди казалась повернутой в профиль: нескладные руки, правое плечо выше левого, огромная голова, словно склонившаяся под собственной тяжестью.

Он простоял так довольно долго, в полной растерянности, а я не мог даже шевельнуться, крепко схваченный мощными бедрами Терезы. Затем он тихо закрыл дверь, и мы услышали, как удаляются его шаркающие шаги.

Одним рывком Тереза вскочила, в две минуты оделась. "Самоубийца, пробормотала она, - он способен покончить с собой". И умчалась как вихрь.

На следующее утро меня вызвал к себе в кабинет завуч, господин Жюльен. Это был ухоженный, изысканный мужчина с нарочито грубоватыми манерами. Он обратился ко мне с веселой развязностью, намекнул на весну, мою юность и успех у женщин.

- Только, видите ли, - добавил он, - вы зашли слишком далеко. Один из наших коллег жалуется на ваше поведение с его женой, которая, впрочем, и сама подтвердила слова мужа. Есть и другие свидетели. Скандалы подобного рода недопустимы в учебном заведении. Какой пример вы подаете детям! В таком городе, как Алансон... совет преподавателей... родительский комитет...

Короче, он вынужден просить меня испробовать мои таланты надзирателя-обольстителя в другой школе.

Я готов был уехать сразу же, если бы не деньги, одолженные на машину. Потребовать долг от Берте я мог лишь очень вежливо и мягко, так как был перед ним глубоко виноват. Я выразил свою просьбу в тщательно отшлифованном письме и отправил его по почте. Но беда не ходит одна. Видимо, я (в очередной раз) забыл запереть дверь своей комнаты, ибо, укладывая перед отъездом чемоданы, не обнаружил и следа от пачки денег, спрятанной в белье и предназначавшейся для каникул в Греции.

Я был молод, от приключения у меня сохранились потрясающие воспоминания, и, как говорится, за все надо платить. Тем не менее я затаил серьезную обиду на супругов Берте.

Теобальд ответил на мое письмо. Количество страниц, исписанных его неразборчивым почерком, превышало запас моего терпения. Единственное, что меня встревожило, - это отсутствие чека. Я пробежал письмо разгневанным взором и забросил его подальше в ящик стола вместе с какими-то другими бумагами.

Спустя несколько месяцев я встретил бывшего коллегу из алансонской школы.

- Супруги Берте? - переспросил он. - Разве ты не в курсе? Помнишь элегантного завуча, господина Жюльена? Так вот, в конце третьего триместра столь милого преподавателям отрезка времени - Берте застал свою жену в его объятиях. К несчастью, Берте был не один, а вместе с заместителем директора по дисциплине. Об этом случае стало известно. Берте подал жалобу в департамент образования. Дело усугубилось тем, что скандал произошел в школе. Понимаешь, в таком городе...

- Как Алансон, - подхватил я, - с таким советом преподавателей и родительским комитетом... Знаю, знаю.

- Короче, замухрышку Берте перевели с большой помпой в лицей на окраине Парижа. Хочешь, скажу, что я думаю по этому поводу?

- Я сам скажу. Будет странно, если наши мнения не совпадут. Тереза - та еще кобылка, если она и впредь будет столь же интенсивно заниматься любовью и карьерой своего муженька, ты и глазом не моргнешь, как он очутится в Сорбонне или в Коллеж де Франс. Не говоря уж о денежках, которые она подберет по дороге, ибо, хоть и говорится, кто много бродит - добра не находит, у женщин все наоборот.

* * *

Итак, прошло пятнадцать лет. С тех пор я ничего не слышал о чете Берте, пока не наткнулся на заметку о кровавом происшествии. Судя по всему, Берте так и не сделал блестящей карьеры, которую сулили ему таланты Терезы. Смерть настигла его на пороге пенсии в должности директора одного из парижских лицеев. Что же касается сообщника, некоего Гарри Пинка, то это был молодой английский стажер, временно работавший в лицее Берте. Если бы не гибель человека и двое обвиняемых за решеткой, у меня возникло бы полнейшее ощущение "дежа-вю". Впрочем, были и еще кое-какие отличия. Газета поместила фотографии всех действующих лиц. Со времени нашей последней встречи Берте почти совсем не изменился. Правда, он никогда не выглядел молодо. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые с годами приближаются к образу старца, жившего в их душе, даже когда им было двадцать. Англичанин показался мне симпатичным, ибо я невольно отождествил его с тем наивным юношей, каким был я сам в те времена, когда общался с этой странной парочкой. Но ему повезло меньше. В какой жуткий переплет он попал из-за романа с Терезой! Портрет Терезы меня потряс. Мускулистая валькирия прежних лет превратилась в мощную благородную львицу. На меня смотрело величественное, спокойное, исполненное уверенности лицо; однако щеки, шея и тень у подбородка возвещали увядание, следующее за расцветом. Больше всего изменился взгляд. В нем уже не было того дразнящего пламени и жажды жизни, которые составляли его очарование. В нем читалось в лучшем случае тревожное ожидание, в худшем - покорная усталость. Но все равно моя валькирия выглядела еще очень эффектно, и было понятно, почему юный англичанин пленился этими полными руками и массивными бедрами.