Расшифрованный Пастернак. Тайны великого романа «Доктор Живаго» - Борис Вадимович Соколов
По ее мнению, Сталин в разговоре с Пастернаком «лукаво упрекнул его в том, что он не заступился за товарища. Неизвестно, чем кончился бы этот провокационный разговор, если бы Пастернак стал отстаивать Мандельштама. Поэт избежал опасности, засвидетельствовав свое гражданское малодушие и переведя разговор на свои квартирные неурядицы. Линия его поведения была продиктована страхом. Он считал язвительное стихотворение Мандельштама о Сталине самоубийственным и не видел в этом поступке смысла». Наверное, если порыться в мемуарах, письмах и дневниках, можно обнаружить еще с полдюжины описаний исторического разговора, разнящихся в деталях межу собой, но принципиально вряд ли разнящихся от изложенного в той дюжине версий, что приведены выше. Каждый из читателей может выбрать то описание, которое ему больше по вкусу, больше соответствует его представлениям о личностях Пастернака и Сталина. Многие исследователи пытаются установить, какое из описаний ближе всего к истине, или реконструировать наиболее достоверный вариант разговора, контаминируя его из нескольких версий. В принципе - это сизифов труд. Ведь надо помнить не только о неизбежных ошибках памяти мемуаристов, но и об их пристрастном отношении к Пастернаку. Кто-то его идеализировал, кто-то, наоборот, относился к поэту чрезмерно критически, и все это не могло не сказаться на изложении данного эпизода. Поэтому невозможно сколько-нибудь достоверно восстановить в деталях беседу Сталина с Пастернаком о Мандельштаме. Поэтому я не буду подробно разбирать те или иные сомнительные или, наоборот, кажущиеся наиболее достоверными места процитированных отношений. Отмечу только, что очень сомнительно, что Сталин мог обращаться к Пастернаку на «ты». Такое обращение у Иосифа Виссарионовича было в ходу только с близкими партийными товарищами: Молотовым, Ворошиловым, Берией, Бухариным (пока не расстреляли). К Пастернаку он никак не мог так обратиться. Скорее всего, в рассказе о разговоре Ивинской поэт употребил «ты» от лица Сталина бессознательно, вовсе не имея в виду дословно передать сталинскую речь.
В общем же, суммируя все сообщения о разговоре Сталин -Пастернак, можно сделать следующие более или менее достоверные выводы. Сталин действительно считал, что Пастернак - друг Мандельштама и поэтому хлопочет за него перед ним, Сталиным. Пастернак же в ходе разговора преследовал две цели. После знакомства с прелестями коллективизации сомнения в том, что плоды деятельности Сталина направлены народу во зло, у него больше не осталось. В то же время Пастернак не сомневался в том, что Сталин - безусловно великая, по-настоящему историческая личность, пусть даже и с отрицательным знаком. Недаром же поэт писал в стихах о Сталине, опубликованных в бухаринских «Известиях» 1 января 1936 года:
Мне по душе строптивый норов
Артиста в силе: он отвык
От фраз, и прячется от взоров,
И собственных стыдится книг.
Но всем известен этот облик.
Он миг для пряток прозевал.
Назад не повернуть оглобли,
Хотя б и затаясь в подвал.
Судьбы под землю не заямить.
Как быть? Неясная сперва,
При жизни переходит в память
Его признавшая молва.
Но кто ж он? На какой арене
Стяжал он поздний опыт свой?
С кем протекли его боренья?
С самим собой, с самим собой.
Как поселенье на гольфштреме,
Он создан весь земным теплом.
В его залив вкатило время
Все, что ушло за волнолом.
Он жаждал воли и покоя,
А годы шли примерно так,
Как облака над мастерскою,
Где горбился его верстак.
А в те же дни на расстояньи
За древней каменной стеной
Живет не человек, - деянье:
Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел.
Он - то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел.
За этим баснословным делом
Уклад вещей остался цел.
Он не взвился небесным телом,
Не исказился, не истлел.
В собраньи сказок и реликвий
Кремлем плывущих над Москвой
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
Но он остался человеком
И если, зайцу вперерез
Пальнет зимой по лесосекам,
Ему, как всем, ответит лес.
^ ... ^
И этим гением поступка
Так поглощен другой, поэт,
Что тяжелеет, словно губка,
Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал.
Пастернак дерзко полагал себя и Сталина величинами равновеликими, его - в области политики, истории, себя -в сфере поэзии. И очень обрадовался и одновременно растерялся, когда представилась возможность поговорить с «гением поступка». Поэт хотел говорить с диктатором о вечном - о жизни и смерти. Но была одна загвоздка. Дело в том, что Мандельштам действительно читал Пастернаку злополучного «кремлевского горца». Услышав крамольные стихи, Борис Леонидович заволновался и предупредил Осипа Эмильевича: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю и в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому».
Насколько дружественными на самом деле были отношения Пастернака с Мандельштамом, сегодня судить трудно. Подавляющее большинство мемуаристов, как мы убедились, настаивает, что большими друзьями в личной жизни они не были, а поэтически были друг от друга очень далеки. Однако тут могло иметь роль стремление оправдать поведение Пастернака и с этой целью принизить значение его отношений с Мандельштамом. Во всяком случае, сохранилась дарственная надпись Мандельштама на своей книге «Стихотворения» 1928 года: «Дорогому Борису Леонидовичу с крепкой дружбой, удивлением и гордостью за него». Здесь, кстати, все-таки не формально-дарительное «дружески», а эмоционально-личное: «С крепкой дружбой». Так что есть основания полагать, что, по крайней мере, Мандельштам считал Пастернака своим другом. И, кстати сказать, не раз останавливался дома у Пастернака в 20-е годы, когда оказывался в Москве. Такого рода факты таили для Пастернака дополнительную опасность. Если Мандельштам
