Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова
Однако Авдотья Яковлевна рисует их отношения как бесконечные выволочки Тургеневу со стороны нравственно безупречного собрата. Якобы Белинский отучал Тургенева, как нерадивого школьника, от вредных привычек, доходя порой до таких грозных инвектив: «Подтяните, ради Христа, свою распущенность, ведь можно сделаться нравственным уродом»[3]. Это цитаты из мемуаров Панаевой. А вот строчки из реальных писем Белинского, написанных примерно в то же время: «…Если бы Вы уехали из Питера, я не знал бы, куда и деваться; с Вами я отводил душу – это не гипербола, а чистая правда». «Когда Вы собирались в путь (в январе 1847 г. Тургенев выехал в Берлин), я знал вперед, чего лишаюсь в Вас, но когда Вы уехали, я увидел, что потерял в Вас больше, нежели сколько думал, и что Ваши набеги на мою квартиру за час перед обедом или часа на два после обеда, в ожидании начала театра, были ОДНО, что давало мне жизнь».
Мало того, что Белинский любил своего молодого друга, ценил его ум и познания – он видел в нем человека сходных взглядов, имеющим с ним общие высокие понятия и идеалы. Да, Белинский, страстный, нервный, вечно переходивший из одной крайности в другую, необузданный и не умеющий сдерживаться, бывало, журил Тургенева, но тон этих увещеваний сильно отличается от воссозданного Панаевой. Довольно частые споры с Тургеневым он обыкновенно начинал словами: «Мальчик, берегитесь – я вас в угол поставлю». Было что-то добродушное в этих прибаутках, походивших на детскую ласку. Мягкая и несколько пассивная натура Тургенева, склонная к самоанализу, меланхолии и созерцательности, в соприкосновении с горячей, страстной душой Белинского, способной к беззаветному увлечению, умевшей бескорыстно и сильно любить и ненавидеть, развивалась и обогащалась.
Надо заметить, что Белинский был беспощаден только к слабостям тех, к кому он чувствовал большое сочувствие и большую любовь.
Но на многих страницах «Воспоминаний» Панаевой Тургенев предстает в самом неприглядном виде. Необъяснимому, по ее мнению, увлечению Тургенева французской певицей мемуаристка посвятила много недобрых слов. Она писала: «Такого крикливого влюбленного, как Тургенев, я думаю, трудно было найти другого. Он громогласно всюду и всех оповещал о своей любви к Виардо, а в кружке своих приятелей ни о ком другом не говорил, как о Виардо».
Однако в дальнейшем формы проявления его чувств изменились. Натали Герцен в конце 40-х годов писала: «Все, что связано с ним и Виардо, – под покровом тайны». И это стало нормой: имя своей богини Тургенев всуе не употреблял.
Если такая тенденциозность не убеждает в отвергнутых чувствах Авдотьи, то ее злобствования по поводу внешних и нравственных недостатков избранницы Тургенева должны подтвердить это предположение. Поневоле приходит в голову, что красавица Панаева, вскружившая голову многим не последним современникам, испытывала жгучую зависть к уродливой Виардо. Столько лет спустя, во время работы над «Воспоминаниями», она не забыла и пересказала слухи о скупости певицы, которые как будто бы пронеслись по Петербургу: она скаредна, ей жаль денег даже на похороны хористки; к тому же черты ее лица и «жадность к деньгам» обличают в ней «еврейское происхождение».
Н.А. Герцен. Художник К.-.Я. Рейхель
Сомнительно, что Белинский следил за перипетиями рокового увлечения Тургенева: вести о его безумствах он получал из вторых рук. И надо полагать, это были руки Панаевой, а сведения, которыми она снабжала Белинского, в должной мере целенаправленны. Обеспокоенный критик стремился спасти друга от чар Клеопатры – Полины Виардо – и по-дружески увещевал его. В одном из писем он признавался: «Не знаю почему, но, когда думаю о Вас, юный друг мой, мне все лезут в голову эти стихи: «Страстей неопытная сила // Кипела в сердце молодом…» и пр. Вот Вам и загвоздка; нельзя же без того: на то и дружба…»
Деликатно, нежно, строчками из пушкинских стихов о безусом юноше, принявшем «вызов страсти» у самой Клеопатры, Белинский пытается остановить друга от рокового шага, но в конце смущается и словно просит извинения за вмешательство в сферу очень личную, запретную. А теперь вспомним панаевское: «Подтяните, ради Христа, свою распущенность…» Иная интонация, иной градус отношений, да и сами отношения совсем-совсем другие…
Но увещевания друга пропали втуне.
Сгорая от страсти, Тургенев писал любимой: «Я ничего не видел на свете лучше Вас… Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благосклонность не имеет границ и умрет только вместе со мною». Всю свою жизнь писатель остался верен этому чувству, многое принеся ему в жертву. Иван Сергеевич любил всей душой, ему нравилось даже просто произносить ее имя.
Отношения Виардо с Тургеневым препарировал писатель Серебряного века Борис Зайцев (1881–1972): «В изяществе, уме, красоте молодого Тургенева было много привлекательного. Конечно, ей это нравилось. Еще нравилась – его любовь к ней. Но она не болела им. Он не имел над ней власти. Она не мучилась по нем, не страдала, не пролила той крови сердца, которую требует любовь».
Пересказывая старые слухи о прижимистости Виардо, Панаева, может быть, не слишком грешила против истины: певица была довольно расчетлива. Дружба с Тургеневым имела и вполне ощутимые материальные выгоды: вопреки воле матери, Иван Сергеевич тратил на семейство Виардо крупные суммы денег.
Писательница сознательно умаляла все достоинства певицы вопреки очевидности: «Не припомню, через сколько лет Виардо опять приехала петь в итальянской опере (через 10 лет, в 1853 году). Но она уже потеряла свежесть своего голоса, а о наружности нечего и говорить: с летами ее лицо сделалось еще некрасивее. Публика принимала ее холодно». Далее писательница пересказывала мнение Тургенева, который, напротив, находил, что Виардо значительно усовершенствовала свое сценическое и вокальное мастерство, а петербургская публика настолько глупа и невежественна в музыке, что не умеет ценить такую замечательную артистку. Вполне вероятно, что сочиненный Панаевой текст совпал с действительностью и что Тургенев и вправду считал, «что Виардо гораздо лучше стала петь и играть, чем прежде». Он был взыскательным ценителем вокального искусства, а певица в это время (ей 32 года, и сцену она покинет через 11 лет) находилась в зените своего певческого и драматического мастерства.
Тургенев в
