Микаэл Налбандян - Карен Арамович Симонян
С последствиями этого почти поголовного невежества Микаэлу придется встретиться еще не раз.
И на фоне такой безликости, опасливости и беспомощности Микаэл уяснил для себя ту истину, что не нужно бояться действительности, не следует отчаиваться и тем более не надо приходить в ярость. Будучи уверенным в собственной правоте, необходимо воспитывать в себе такую силу духа, чтобы принять действительность такой, какая она есть. Только в этом случае твои благородные порывы и истинные идеи пробьют себе путь к людям.
Маттеос Веапетян все больше убеждался в том, как правильно он поступил, взяв на должность секретаря епархиальной консистории Микаэла Налбандяна. И с каждым решенным вопросом все более крепли вера и доверие епархиального начальника к своему секретарю.
Маттеос Веапетян доверил Микаэлу даже свои обязанности… цензора. Дело в том, что публикующиеся в Москве работы иногда посылались Веапетяну на цензуру. Налбандян с охотой стал исполнять и эту работу и с интересом читал новые книги, но с наибольшим удовольствием — книги преподавателя Лазаревского института Степаноса Назаряна. Впервые это имя Микаэл прочитал на титульном листе труда, озаглавленного «Опыт психологии», и после первых же строчек не смог оторваться от книги.
Свои четкие определения в книге нашли такие вопросы, которые давно уже не давали Микаэлу покоя. Родину надо любить не бесплодными и суетными словесами, писал автор, а «…рассмотрением пытливой мыслью нужд нации своей и с энергичной твердостью предложением ей бальзама». Автор был озабочен тем, что на армянском языке нет учебников по различным наукам, а учебники на чужих языках уже с детства отчуждают учеников от своего родного народа, ибо «на языке нации своей говорит и думает каждый, и именно язык отделяет народ от народа, а также именно он связывает людей меж собой, объединяет их в народ».
Непростительной и преступной ошибкой считал Степанос Назарян небрежение к собственному языку и литературе, так как, «когда исчезает речь и письмо, то и нация, само существование которой тесно и нераздельно связано с ними, не может быть прочной, а катится неудержимо в пропасть погибели».
Но самым неожиданным было то, что в своем труде, изложенном на классическом армянском — грабаре, — этот удивительный человек призывал отказаться от древнего и уже непонятного народу языка и распространять свет знаний и создавать литературу на разговорном языке. Призывал к тому, что уже много лет назад делал в своей школе Габриэл Патканян… Язык и литература создаются для тысяч, а грабар непонятен этим тысячам, поэтому делу сохранения и просвещения нации классический армянский служить уже не может, ибо «легче мертвого воскресить и поднять из могилы, чем весь народ армянский вспять повернуть к древности». Умный и высокообразованный автор терпеливо доказывал, что закон человеческого развития един для всех народов, следовательно, армяне тоже не составляют исключения из общего правила, а как полноправные члены единого человеческого рода обязаны идти по тому же пути, по которому идут остальные.
…Есть ли более совершенный способ утвердиться в собственных силах, собственном разуме и своих верные умозаключениях, чем тот, когда самостоятельно сделанные тобой открытия подтверждаются другим человеком, о котором ты до сих пор не имел даже понятия?
Прочитав беспощадные строки Степаноса Назаряна о богачах и купцах, которые, погрязнув, с одной стороны, в полнейшем невежестве, а с другой стороны, «по-обезьяньи подражая всему европейскому», считали, что одним тем, что дома говорили со своими детьми по-армянски, они уже исполнили свой национальный долг, Микаэл Налбандян пережил сложное и противоречивое чувство потери и сожаления, однако вместе с тем получил и новую уверенность в правоте своей мысли. «Пока армяне не в состоянии думать, читать и писать на своем исконном языке, не может быть не только армянской науки и просвещения, но даже и самого армянства, — твердо и решительно звучали слова Назаряна. — Так и армянство наше без чтения и письма на родном языке есть в наших глазах варварство, ибо язык и нация едины: нет языка без народа, как и народ без языка — полнейшая нелепость».
Микаэлу вдруг стало ясно, что все приобретенные им до сих пор знания — всего лишь основа для настоящего, глубокого и многостороннего развития, то есть того, что начисто исключалось в Нахичеване-на-Дону. Для поступления же в Лазаревский институт он должен был быть как минимум лет на десять моложе… Его время поступать в институт прошло.
А университеты Москвы или Петербурга?
Да, пожалуй…
Но для этого необходимо подготовиться к вступительным экзаменам и быть хоть минимально обеспеченным материально.
О подготовке к вступительным экзаменам не могло быть и речи, ибо, кроме всех своих забот, обязанностей и дел, Микаэл по-прежнему жил в бесконечной борьбе. И, как показали дальнейшие события, на этот раз действительно началась борьба не на жизнь, а на смерть…
Повод, конечно, оставался прежний.
Габриэл Патканян.
Ссыльный учитель, вести о котором, доходившие из Тифлиса, всерьез беспокоили его редких друзей и прежде всего, конечно, его верного ученика.
Чтобы раздавить, растоптать и окончательно подчинить себе непримиримого и воинственного священника, Нерсес Аштаракеци непрестанно преследовал его, грозя окончательно ввергнуть в голод и нужду.
В Тифлисе Патканян пытался открыть пансионат, но ага затея не удалась. Попытался стать учителем в школе Нерсеса, но и это его желание не исполнилось.
Наконец, неугомонный священник добился права выпускать в Тифлисе еженедельную газету. Газета называлась «Арарат» и выходила на ашхарабаре — языке народа. Патканян печатал в ней нравоучительные беседы и рассказы, сообщал интересные сведения о научных открытиях, помещал отрывки из национальной истории, способствующие делу образования и народного просвещения.
Интересное совпадение: именно в газете «Арарат» Микаэл Налбандян и «встретился» во второй раз со Степаносом Назаряном, о котором Патканян писал:
«Много лет
