Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

— Гейша, ко мне! — Никакой реакции, сидит. Ну, да Бог с ней, опять встал на табурет. И опять слышу угрожающий ее рык: «Рррру! Ррру!». Ах, вспомнил я, она же ведь голодная, с самого утра она ничего не получала. В печи должен быть большой, еще теплый котел с мясным супом для нас обоих, пойду, налью ей. Пошел, налил, поставил. Она вылезла из-под кровати и, не обращая внимания на еду, подошла ко мне, ткнула свой холодный и мокрый нос в мою руку. «Она жалеет меня: я же ведь сейчас умру, а она останется одна». Мне ее стало страшно жаль, как это она без меня останется.

— Гейша, иди ешь! — указал я ей на миску, но она осталась на месте и стала внимательно смотреть на меня. Ее взгляд и запах вкусного супа вернули меня в реальность. «Ну, ладно, Гейша, я тоже буду есть суп», — взял и налил себе тарелку. Достал ложку и попробовал. Вкусно. Стал есть, смотрю: и Гейша начала лакать. Мы стали есть вместе, когда съели бульон, то на дне остались куски мяса. Я достал вилку, поймал кусок и посолил его. К водке я был почти равнодушен, а здесь почему-то пришла мысль, что к этому мясу нужно обязательно налить стопку. Порывшись в шкафу, я извлек оттуда недопитую бутылку «Московской». Налил, выпил, тепло стало распространяться по всему телу. Не помню что, но я стал что-то рассказывать Гейше. Наверно, жаловаться на мою судьбу.

Утром я проснулся лежащим во всей одежде на кровати. Странно, что голова не болела. Рядом со мной, а не на своем месте спала Гейша. Комната была залита солнечным светом, так как ставень вечером я не закрыл. Я продолжал лежать и рассматривать предметы в комнате. Что это вчера со мной было?

Боже, да сегодня же ведь на станции вы плод! Поспешно оделся, вышел в кухню и сразу не мог сообразить, почему посреди помещения стоит табуретка.

«Ах, да! Нет, так просто меня не возьмешь! Жизнь продолжается».

Я так был занят на станции, что мы встречались лишь вечером. В этот вечер я заметил, что Рая почти не разговаривает со мной, глаза печальные, и лицо совсем бледное. Что-то случилось у нее дома?

Ночью я почувствовал, что она толкает меня в бок:

— Дорогой, помоги мне, я боюсь встать. Сними со стола большую клеенку и помоги расстелить ее подо мной.

Может быть, все это говорит она во сне? Нет, глаза ее широко открыты. Когда я все сделал, она продолжала:

— Принеси мне две чистых простыни из комода и дай попить. — И после паузы: — Я сделала аборт. Когда к тебе пришла, лишь немного кровило, а теперь потекло…

Про ее беременность я ничего не знал. По сибирским понятиям, жена не должна ничего говорить мужу о беременности, пока не примет решения: оставлять или делать аборт. По понятиям православной церкви, аборт — большой грех. Но не только это заставляло держать аборты в тайне: советские законы карали за их производство как за «убийство будущего советского гражданина», приговаривая к двум, а то и четырем годам лагерей. Все больницы и врачи обязаны были сразу же информировать органы прокуратуры о поступившей к ним больной. Сокрытие тоже было преступлением.

Раньше на Руси были повивальные бабки, мастерицы своего дела, которые владели народными методами изгнания плода. Теперь аборты делали себе женщины сами, как могли: распаривались в бане, глотали ртуть, пили разные отвары. Был и еще один радикальный способ.

Бралось большое гусиное перо, соскабливался весь пух с него. Затем его смачивали спиртом или водкой и поджигали — дезинфекция. Затем толстый конец погружался в горячее масло, отчего он становился эластичным как катетер. Этот-то «катетер» и вводила женщина себе с вечера и ложилась спать. Через некоторое время начинались кровотечение и схватки. Если повезет, то через час-два все будет закончено и плод вместе с плацентой выйдет. Но часто и не везло: выходил плод, но оставалась плацента, продолжалось сильное кровотечение, иногда такое, что к утру выносили труп. Вот подобное и происходило с Раисой.

Когда я вынес из-под нее первые два полотенца, то по их весу почувствовал, что положение угрожающее: в них, по меньшей мере, литр крови. Она лежала на спине, и можно было видеть, как мышцы движутся на ее лице от боли. Я посмотрел на часы, было уже четыре часа ночи. Кровотечение продолжалось. Нужно было решать, что делать дальше. Если отвезти в больницу, то кровотечение будет после выскабливания сразу же остановлено, но одновременно начнется против Раисы и уголовное дело. Ждать? Уже через два часа, если кровотечение не остановится, она может погибнуть.

Раиса еле слышным голосом отказывается ехать в больницу. Но ведь она не может оценить своего положения! Она теряет литр крови в час: ждать мы можем не более часа. Первый врач в больнице появится в шесть утра, до этого везти ее туда нет смысла — там дежурит только сестра.

Еще одна тяжелая от крови простыня выбрасывается в ведро. Ждать больше нельзя!

— Раиса, понимаешь ли ты меня? — И после того, как она кивнула в ответ: — Мы едем в больницу! Ты должна там говорить, что аборт наступил сам по себе, ты ничего не делала!

Она еще раз кивнула. Я поднял соседей, взял у них лошадь, и мы поехали.

Слава Богу, один хирург уже был на месте. Начали вводить раствор. С печальным лицом врач сказал мне, что обязан сообщить о случившемся в прокуратуру. Кроме того, согласно закону до приезда следователя больная должна оставаться одна. Просить было бессмысленно. Я вышел на улицу и стал ходить кругами вокруг здания. Что происходило в больнице далее, я узнал лишь позднее от Раисы.

Врач еще готовился к операции, когда к больнице подъехала машина, из которой выскочили следователь и сам прокурор Асадчий, как будто бы он ждал этого случая.

Когда Раиса открыла глаза, она увидела чье-то лицо и услышала: «Наблядоваласъ?». Это был Асадчий. Он попросил врача и сестру выйти из палаты, а сам сел на стул против нее.

— Гражданка Ураева, — начал он допрос, — с вами разговаривает районный прокурор, вы должны отвечать только правду.

Сидящий у стола следователь водил рукой по листу бумаги — следствие началось.

— Кто толкнул вас сделать этот аборт?

Ответа не последовало.

— Кто помог вам сделать аборт?

Никакого ответа.

— От кого вы беременны?

Опять молчание. Асадчий встал, прошелся взад-вперед по палате, посмотрел на часы и продолжал:

— Если вы назовете имя, которое, кстати, нам уже известно, то ответственность лично с вас будет снята.

Наконец, она открыла глаза, пошевелила слипшимися губами, набрала воздух:

— Все произошло само, я ничего не делала.

— Гражданка Ураева, вы сейчас говорите неправду, врете.

И через минуту сам соврал: