Евгенией Сомов - Обыкновенная история в необыкновенной стране

Дни шли, и как-то все об этом забыли, думали о живых цыплятах. Но однажды птичница сообщила мне, что замок на могильнике сорван. Кому-то понадобилось посмотреть, что у нас в могильнике.

Через несколько дней с озабоченным лицом подходит ко мне Чечин:

— До райотдела дошли слухи, что цыплят у нас со станции воруют.

Мне это показалось маловероятным, в отделениях круглосуточно находились люди, кроме того, цыплята на третий день развозились по колхозам.

Опасность я почувствовал после того, как у нас на станции появился все тот же следователь. Сначала он сидел у Чечина. Затем Чечин нашел меня.

— Кто вам дал указание сбрасывать это яйцо в могильник?

— Главный зоотехник по птице.

— Есть письменное указание?

— Нет.

— Так вот это яйцо вынимают из могильника, достают оттуда живых цыплят и выращивают у себя на печке! — И не выслушав моих возражений, заявил: — Поступило заявление в прокуратуру, и следователь начал расследование! Я вас предупреждал!

Как стряпаются уголовные дела в этой глуши, я уже знал. Что-то стало неприятно сжиматься у меня внутри. Почему же до сих пор не высланы письменные указания? Ведь от слов он может отказаться!

Одна из птичниц шепотом мне сказала, что ее уже вызывали в прокуратуру и подробно расспрашивали о работе на станции и обо мне. Через день следователь опять появился на станции и в присутствии Чечина стал отбирать пробы из могильника.

Он брал выброшенные туда яйца, снимал скорлупу, вынимал мертвых цыплят и, сощурив глаза, подносил их к лицу Чечина, как будто бы обнаружил решающую улику. Чечин же согласно покачивал головой.

Наконец, и я получил повестку явиться в прокуратуру к следователю. За столом сидел все тот же толстый человек во френче министерства юстиции. Было видно, что он только что пообедал и принял свои «служебные сто граммов». Его лицо выражало сонливое безразличие, как будто ему было все равно, как пойдет это дело. После обычных формальностей он протянул мне для подписи постановление о начале следственного дела против меня за служебную халатность.

— Мы прочли ваше объяснение, но хотели бы знать, на основании какой инструкции вы действовали?

В общем-то, он был прав, это было моим личным решением, если не считать разговора с главным зоотехником. Но я все-таки опять начал свои объяснения:

— Общая инструкция не дает никаких указаний на этот счет, и мне пришлось решать самому. В книгах по птицеводству сказано, что не вышедшие в срок из яиц цыплята являются неполноценными.

Я говорил медленно, и его, как видно, клонило в сон. Наконец, он поблагодарил меня и сказал, что если потребуются еще разъяснения, то меня вызовут. Я собрался уже уйти, как дверь в кабинет растворилась и на пороге появился прокурор Асадчий.

— От кого вы получили инструкции уничтожать живых цыплят?

— Вы хотели сказать, неполноценное яйцо с неразвитыми эмбрионами?

— Нет, я хотел сказать то, что я сказал!

— Тогда живых цыплят на ИПС никто и никогда не уничтожал.

У нас есть несколько протоколов допроса граждан, которые вынули ваше яйцо из могильника и уже вырастили отличных цыплят!

— Это цыплята неполноценные, они опасны для хозяйства, из них получится плохая птица.

— Получится! Получится! Скажите-ка лучше, почему вы вредите советской власти? Это что, месть?

— Вредительством бы было передавать этих цыплят в колхозы.

— Объяснять будете это не здесь! На вас открыто дело по статье 58—9 за вредительство и передано на рассмотрение в Областное КГБ!

Он вынул какую-то бумажку и развернул перед моим лицом. Я смог разобрать только слова: «В Областное Управление КГБ…». Подуло знакомым ветром. Я поднялся уходить, и уже в коридоре он мне бросил в спину: «Нагулялся!».

Лагерный опыт многих лет предсказывал мне беду. С «механикой» органов я был хорошо знаком и сразу ясно представил себе, по какому сценарию будут развиваться события. Чувство не страха, но тоски стало охватывать меня. Нет смысла жить, если все пойдет по второму кругу. Начала стучать мысль: «Покончить с этим раз и навсегда. Такая жизнь все равно не приносит радости».

«Навсегда уйти, но как это сделать? Чтобы без муки, без боли!» Я знал, что люди принимают снотворное и засыпают навсегда. Как это здорово! Но где я его достану?

Как только я вошел в свой дом, все там мне показалось чужим и нелепым. Я где-то слышал, что смерть в петле мгновенна. И эта мысль заставила меня посмотреть на потолок в кухне, где вдоль всего помещения проходила огромная деревянная балка. Между ней и обшитым доской потолком было небольшое пространство. «Пропустить через него веревку, надеть петлю и прыгнуть с табуретки». Жаль, что у меня нет ружья, я где-то читал, что можно застрелить себя, поставив его на пол и направив себе в рот. Или вот еще: закрыть трубу в горящей печи, и тогда угарный газ тихо усыпит тебя. А если не усыпит, и тебя откачают? Нет, это не пойдет. И через секунду: «Какой кошмар! Что это я задумал?». Может быть, действительно, еще раз позвонить в Кокчетав и потребовать письменного указания? Он ведь обещал.

Этим вечером снова повалил снег, и стало сразу же сумеречно. Тоска еще больше стала давить. Не хочу больше жить среди этих волков! Даже если все это уладится, я ведь должен жить здесь вечно. Размышляя, я и не заметил, как в руках у меня оказалась длинная веревка, которую я использую во дворе для белья, и я уже связал на конце ее маленькую петлю. Затем пропустил свободный конец через нее, и получилась большая петля. «Попробую, как это выглядит». Я встал на табуретку и стал закидывать свободный конец в ту щель между потолком и балкой. Наконец, это удалось, и я привязал конец к балке. Подергал за петлю и как-то успокоился: как все это просто: «Уйти, уйти навсегда! И там уже отдохнуть, там их нет!».

Так стоял я на табурете с петлей в руках, держа ее, как свою майку, чтобы надеть ее на голову. Вдруг я услышал за моей спиной какие-то звуки. Оглянулся. Так ведь это же Гейша, я о ней-то совсем забыл. Она лежала, вытянув вперед свои лапы в белых перчатках, и удивленно смотрела на меня. На табурете в комнате я никогда не стоял, или она своим чутьем уловила мои намерения. «Черт с ней, не погибнет здесь без меня, есть ведь еще Рая». Я отвернулся, снова начал концентрировать свое внимание на петле. Но Гейша не отвязывалась: как только я отвертывался, она начинала ворчать, а потом подошла сзади и положила передние лапы на край табурета. Она явно что-то требовала. «О, Господи, надо запереть ее в сенях». Я спустился, но ее уже не было, она залезла далеко под кровать.

— Гейша, ко мне! — Никакой реакции, сидит. Ну, да Бог с ней, опять встал на табурет. И опять слышу угрожающий ее рык: «Рррру! Ррру!». Ах, вспомнил я, она же ведь голодная, с самого утра она ничего не получала. В печи должен быть большой, еще теплый котел с мясным супом для нас обоих, пойду, налью ей. Пошел, налил, поставил. Она вылезла из-под кровати и, не обращая внимания на еду, подошла ко мне, ткнула свой холодный и мокрый нос в мою руку. «Она жалеет меня: я же ведь сейчас умру, а она останется одна». Мне ее стало страшно жаль, как это она без меня останется.